Догоняю Геру, вырвавшись из рук его друга. Разворачиваю к себе, грубо дернув за руку. Уклоняюсь от его последовавшего удара. А во рту солено и горько, кровь словно собственный яд, что наполняет рот, он выходит из меня, страх появляется, я начинаю понимать, что, сука, натворил, сам натворил, испортил, разбил.

- Тебе лучше убрать от меня руки, Маркелов.

- А то что? - и это вместо: «Остановись, давай поговорим…» Кажется, мой идиотизм неизлечим, но вот сломаться перед ним сейчас - это сродни самоубийству, почему? Да, блять, не знаю я! Уже ничего не знаю, внутри все слишком перепуталось, любовь из уголька стала мягкими языками пламени полизывать душу, причиняя боль, висящая камнем измена, словно нефть, льется сверху, распаляя, плюс еще чувство вины, саднящее, как щепотка пороха. Я готов взорваться, но, похоже, только я, ведь напротив раздраженные и почему-то практически равнодушные глаза.

- Я знаю, что тебе нужно. Вижу, - медленно начинает накрапывать дождь, пара капель уже проскользила по щекам, после скрывшись за воротом рубашки. Неприятно. Сигарета в его губах, уголек прожигающий, и дым исчезающий от капель воды. Руки, ободранные об гитарные струны, длинные ресницы и любимые чайные глаза. Знает? Что знает он?

- И что же? – собственное спокойствие удивляет, но он, словно дернув рычаг, вырубил вздымающееся нечто у меня внутри. Я просто жду. Стою. Смотрю. Молчу.

Дым прямо в широко раскрытые глаза на вдохе, это почти противно. Его лицо в паре сантиметров и горькое дыхание вкупе с тонким шлейфом морского запаха. Рука, словно в издевку, сухими пальцами вскользь по моей щеке, убирает выбившуюся прядь за ухо.

- Тебе стало скучно, блондинка, - шепчет прямо в губы, я уже приближаюсь, едва ощутив его губы на своих, но он отстраняется, теперь приложив палец к моим губам. – Тебе не хватает огня и вражды. Я тебе это устрою, но не потому, что я люблю тебя и не смогу просуществовать без твоего присутствия рядом, нет, просто я докажу тебе, что без меня ты - ничто. А заявление об увольнении будет завтра на твоем столе, ведь не такой уж я ценный кадр, вишу на твоей обремененной и без того заботами шее. Неприятно? – подается вперед и целует на удивление медленно и сладко. Словно и не говорил всю эту ересь до…

- Прощальный, так сказать, - оттянув зубами нижнюю губу, выпускает ту, усмешка искривляет его лицо, возрождает в нем необузданного, противоречивого, кого-то чертовски страшного, того, кто угрожает моему спокойствию и я понимаю, что близится ад. Чему… не рад.

Удаляющиеся шаги не слышны, зато с неба, будто кто-то открыл махом краны, начинает лить беспощадный ливень, скрывая его от меня, словно стеной.

========== Герман ==========

– О, да перестань, что, блять, за детский сад, ей богу? Личное личным, а работа тут при чем? Ты хоть понимаешь, что станет с филиалом, который остался без руководителя? Нельзя. Так поступать НЕЛЬЗЯ, Гер, твою мать, ну хотя бы ты будь с остывшей головой! – забавно кричащее зрелище растрепанного и мокрого после дождя Макса, если честно. Я и не услышал толком, о чем он вообще. Так, пара фраз, чтобы уловить саму суть. Громко. Емко, да вот не затронуло.

– Не взывай к совести, она взяла бессрочный отпуск, - потерев переносицу, поднимаю на него глаза. А он злится… Ох, как злится. На меня причем. Заебись, что тут скажешь, все кнуты для меня, пряники же белобрысой стерве. Тот ведь бедняга у нас вечная, изнывающая, измученная жизнью и скотиной в моем лице. Забыл, неблагодарной скотиной – о, как. Он, видимо, в блокноте, блять, отмечал, сколько штукарей мне перечислил, сколько на меня потратил и так далее. Я как-то не заморачивался никогда, куплю то, куплю сё, еды закажу, полный бак ему заправлю. Много чего в общем-то было. Только я не считал, даже не задумывался о затратах, для меня они были НАШИ, не мои на него, а общие, для обоих.

- Мудак.

– Ага, - киваю, выныривая из потока мыслей. Ну да, мудак я, точно. Полюбил не того и очутился по уши в дерьме.

– Безответственный мудак, - ехиднее. И неприятнее, следовательно. Ну а чего можно еще ожидать от взбешенного друга? Понимания? Мне что, сейчас рассказать тому, как нам под одной крышей с Тихоном жилось? Нахуя? Я привык уже собственное говно собственноручно разгребать, повзрослел типа. Местами.

– Дальше, - киваю и жду продолжения тирады. Послушаю сейчас комплиментов, пожеланий, посылов в радужные места, желательно безвозвратно, а после с чувством выполненного долга пойду в дальнюю комнату, возьму гитару и пошлю всё и всех нахуй. Устал. От всего. Особенно от непонимания и чуши, что с завидной регулярностью творится вокруг. Почему-то именно я всем и вся должен, постоянно причем, только это не взаимно, оказывается. Мне не должен никто. Ха.

– Ну почему все так?! – в сердцах выкрикивает Макс. Уже не со злостью. Обреченно, обиженно и чертовски горько. А действительно, почему?..

– Ты что думаешь, я знаю?

– Может, поговоришь с ним?

– Уже.

– Ну да. Я, блять, слышал. Это было познавательно, содержательно и пиздец как мило. Под дождем махать кулаками, посылать «на» и «в». Оскорблять, кричать. Очень круто. А особенно, я бы сказал, по-взрослому. Как у пятиклашек.

– От меня-то ты чего хочешь? Я, что ли, свалил хуй знает куда, на хуй знает сколько, без слова? М? Я зажрался? Мне стало всего мало? – поднимаю руку, останавливая уже глубоко вдохнувшего и готового к длинной тираде друга.

– По-детски бросать человека, словно игрушку, а то, что я уже немало времени тупо игрушка в его руках – уверен, после того как увидел более красивую, или та просто стала слишком привычной и, возможно, надоела. Молча взять и оставить, самоуверенно полагая, что та будет покорно ждать возвращения хозяина, когда тот натягается, блять, где ему угодно и интересно. Молчи, – опять, только более раздраженно, показываю, что лучше меня не перебивать и вообще не встревать. Хотел откровений? Да пожалуйста. Хавай.

– Я не хочу его терять, как ни банально и глупо. Но мне противно от происходящего. Меня выворачивает от дебильной правды жизни, от собственной слепоты, от того, как наивно я верил в его «люблю», фальшивое, как и он весь от кончиков пальцев до кончиков волос. Мне горько, будто я сожрал табака горсть и запил водкой. Жжет изнутри. Блевать охота, понимаешь? Не от него, а от поступков. Я не бросаю его. Не перечеркиваю пережитое, не отказываюсь. Но, сука, проучу, как бы мне хуево не было. Поставлю на место, так… как я умею. А не получится? Значит, так и должно было быть. Значит, все напрасно.

Не знаю, что из сказанного потушило огонь в глазах напротив. И не узнаю, потому что, договорив, ухожу туда, куда планировал, отрешаясь от всего и вся. Ибо заебало. Утомило.

…

Рука не дрогнула, когда я подписал заявление об уходе. Пусть гордыня взыграла и это действительно глупо и показушно. Пусть так, но, видимо, с Тихоном нужно бороться его же методами.

Только вот добровольно увольнять меня отказались.

– Я тебя не отпускал.

– Тогда я сам себя отпускаю.

– Гер…

– Маркелов, не фамильярничайте. Мы на работе. И Вы начальник.

Неприятно вот так отсекать. Особенно когда самого тянет, несмотря ни на что, магнитом к нему. Когда чужая боль на дне глаз внутри отдается. Но я только в начале пути. Ради нас. Я должен. Обязан ради нас обоих, ради того, чтобы было в дальнейшем МЫ, пройти этот путь. Наказать и проучить. Не потому, что хочу, а просто надо.

…

Выйти из здания, закрыть дверь и выдохнуть. А после глубоко вдохнуть в себя прохладный воздух. Доехать на такси до дома. Выпить большую кружку кофе и скурить полпачки сигарет, до тошноты, на пустой желудок… за вечер. Не поев ни разу с самого утра. Забыв о себе, сидеть и бездумно писать что-то в тетрадь, надеясь, что после эти строки сольются, и будет текст. Пусть дерьмовый. Пусть слишком сопливый и обреченный, а может, наоборот злой, мерзкий, жалящий. Сидеть и смотреть в окно, на стену, на потолок, на собственные руки. Срываться и идти в душ, холодный, и до дрожи в теле стоять под ним, бездумно тупясь в мокрое стекло дверцы. И не жалеть себя, жалкого такого, любовью обиженного, жизнью выебанного. Не жалеть, а еще больше добивать и злить, потому что не могу делать осознанно больно ему. Не получается.