Телефон я разбил. Выпил чертово море виски, водки… много чего выпил, курил я не ровня ему больше, намного больше, и как не стал огромным свертком из табака, не знаю. Я пропитался весь противно цветочным запахом хрустящих чужих простыней этого номера, который, к слову, всего в пару сотен мне обошелся. Не захолустье, но и не люксы, которые так любил… да и люблю, но роскошь отвлекает, потому мне нужен был такой приют.
Разбил я и зеркала в номере, порывисто сорвал шторы, чудом не вылетев с четвертого этажа гостиницы в открытое окно. После полупьяный чуть не попал в аварию, обгоняя по встречной, с которой отчего-то съезжать не захотелось, пока на горизонте, а после по приближению лоб в лоб, не оказалась многотонная фура. Жить? Не хотелось, вокруг ведь все стало пресным и однобоким, без проблем…
Но когда фары так близко сверкнули, я все же вывернул руль и со скрипом шин ушел на обочину, где по случайности или же с присущим мне сучьим везением было совершенно пусто. Занесло. Слегка. Встряхнуло, приложился носом об руль, но повреждений, помимо удара и кровоточащего носа, не было ни у меня, ни у машины соответственно.
Уже приехав обратно в номер, я понял, что чуть было не совершил. И честно? Испугался. Настолько сильно, что меня стал бить озноб, но позвонил я не Гере, позвонил я Леше.
- Мне приехать?
- Не стоит, во-первых, у тебя вон малая надрывается, во-вторых, я вроде уже в норме, почти в норме. Блять, Леш, что, черт возьми, со мной? Я уже ничего не понимаю, мне всего мало, я запутался, как в паутине, и пытаюсь понять сам себя, но нихуя, понимаешь? Нихуя…
- С Герой ты говорил?
- А с ним зачем? Он не поймет. Да… я более чем уверен, что не поймет, ему лишь бы брынькать на чертовой гитаре, которую я скоро к ебене фене разъебу об стенку, тексты свои пишет, улыбается окрыленно, но не мне, музыке!
- Не рычи.
- Да не рычу я.
- О да, конечно. А что сейчас было? Я вот чего не пойму, Маркелов, ты порывался вернуть ему все, что он потерял, но когда он начал снова взбираться на эту ухабистую гору, рваться вперед, ты начал ему мешать. Какой в этом смысл? Объясни, потому что либо я туп и не понимаю твоих мотивов, либо ты эгоистичная сволочь, хотя ты ей и был, но вроде как, полюбив, изменился, да вот зачатки прежней сволочи проснулись. Что, к слову, не радует.
- Я полчаса назад чуть не захоронил себя под фурой, ехал по встречной без тени страха, и хуй его знает, что остановило меня. А ты мне говоришь о Гере? О том, чтобы ему было хорошо? Ты говоришь о том, кто еще больший эгоист и забыл обо мне? Он весь в музыке. В ней, блять, не во мне, - сдавило в груди. Причем настолько сильно, что я запнулся и вовсе отключил телефон, откинувшись в кресле, тупо уставился перед собой, теперь сидя и прокручивая услышанное и мною же сказанное. Звучит со стороны все дико и непонятно. А в самом деле все предельно просто и сложно одновременно. Отношения сами по себе - очень щепетильный и отвратительно, да просто чудовищно сложный процесс.
Принимать его любовь оказалось слишком ответственное дело, с которым я не справился. Не получая отказ брать все, что дают, оказалось скучным. И не гореть…
Я чувствую себя мертвым. Пустым. Словно что-то упускаю, а точнее, разрешаю тому, что наполняло эти годы тихо ускользать изнутри. Все вымывается новоиспеченным ядом, гордыней, эгоизмом и, черт его дери, я не знаю, как остановить этот разрушительный процесс.
Неужели страсть вела нас? Неужели она была словно двигатель, подпитка, топливо? Тащила вперед сквозь стены непонимания и прочего, а после просто испарилась, лопнула мыльным пузырем, даже не оставив после себя малейшей крупицы, она оставила нас, оставила, предоставив все в наши руки, но без нее мы оказались ничем, и были ли МЫ?
______________
А мы действительно были, только понял я это, услышав его «похуй», «не нужно», и «изжили»… И это оказалось больно. Голос пробирал, дерзновенность, наглость, ядовитость его просачивалась вместе с воздухом ко мне в поры, наполняла, и я чувствовал легкое возбуждение, во всем теле возбуждение. Его хотелось придушить, но и обнять, прижать к стене и трахать до боли, сильно вдалбливаясь, почти без подготовки, слышать ругань, крики, чувствовать сопротивление. А после хрипло-срывающиеся стоны, но никаких слов любви. Нет… никакой любви, я просто хотел его наказать, приручить, пытаться приручить - и чтобы он не поддался. Мне нужна была эта игра хищника, мне нужна была встряска, мне… только с ним подобное просто не прокатит. А потерять я не смогу. Не выживу… наверное.
Слова сами вырывались изо рта, необдуманные, болючие, обиженные и злые. Я колол его ими, как острыми шипами, выливал литры яда, прожигал его взглядом, чувствуя, что меня выворачивает изнутри, там начинается тайфуноподобный круговорот, который не щадит. Я понимаю, что причиняя ему боль - делаю больно себе, но его глаза, глаза не смирившегося, глаза того, кому не похуй, но он это будет отрицать, подстегивали. Побуждали продолжать словарный поток полнейшего шлака… я говорил, не думая, я вообще уже и не помню, что говорил, лишь когда хлопнула дверь, остановился, поняв, что его в комнате нет. Макс же деликатно промолчал. Посмотрел задумчиво и отрешенно, видимо, решив не осуждать, но и не выражать поддержку.
А на улице все громыхало. Погода подыгрывала настроению, погода гнала за ним вперед. Я по лестнице не бегал с шестого класса так быстро. Галстук улетел в угол лестницы между этажами, как и пиджак. Волосы растрепались, но я бежал вперед, скользя подошвами туфель по кафелю, скользкому и отвратному, бежал за ним. Зачем?
Выскочив на улицу, увидел, что он стоит и глубоко дышит, грудь мерно вздымается, рука теребит неподкуренную сигарету, а глаза закрыты. На лице если не умиротворение, то что-то предельно близкое к этому. Однако, видимо, я слишком громко двинулся, так как он раскрыл глаза, уставившись немигающе на меня.
Молчание. Затянувшееся в чертовы десятки секунд или минут… это не важно. Просто взгляд, что становился все более раскаленным, что сжигал меня, вскрывал грудную клетку. Губы, что теперь держали сигарету, которую тот сумел подкурить, не оторвав от меня пронзительного взгляда, и гром, что разорвал вокруг нас и без того звенящий напряжением воздух.
Молния разрезала чернеющее небо, отразилась в его таких же, как теперешнее небо глазах, в них нет тепла… во взгляде нет тепла, там чертов вызов и презрение. За что? Он узнал? Или слова настолько задели?
Тело действует на автомате. Словно озон, повисший в воздухе, гроза, что забивалась в легкие сродни удушливому газу, толкала на необдуманные поступки. Рывком тащу его к себе, чувствуя, как мазнула сигарета по щеке, легкое пощипывание, ругань Геры и горькие губы, что я все же поймал, хоть он и стремился отвернуться.
Хотелось застонать и уложить его прямо на асфальт, содрав одежду, трахнуть под начинающимся дождем. Это страсть или охватившее безумие?
- Нахуй пошел, - удар в челюсть, вместе с шипением и куда более грубыми посылами. Опешив, смотрю на него, будто не узнаю, а я и не узнаю. Мы никогда с ним не дрались вот так, пуская кулаки в ход. Студенческие годы не в счет, тогда было слишком много импульсивности и идиотизма… а теперь? Серьезно? Гера? Меня ударил? За поцелуй?
- Что ты, блять, смотришь, проваливай нахуй туда, откуда явился, уебок. Я тебя, суку, видеть не хочу, да что там видеть, даже слышать о твоем существовании. Пидор, блять, - сплевывает на землю и утирает губы. Стремительно уходит, и я уже хочу двинуться за ним, как на мое плечо ложится рука.
- Ты уже сделал все, что мог, и не важно, хорошее ли. Отпусти, теперь он не для тебя, не такой он. Ты проебал свой шанс, Тихон, и, боюсь, теперь будет куда сложнее, если ты захочешь все вернуть, - спокойный голос Макса был словно чтение приговора в суде, когда тебе говорят: «Ну все, чувак, пиздуй на электрический стул». Только вот смертники чаще обычных заключенных рвутся сбежать.
И когда говорят «стоп», чаще всего рвешься по-прежнему вперед. Такова уж натура…
