И ставить условия или мешать Леше встречаться с Элей я точно не буду. Дети не виноваты в ошибках взрослых. И каждый из них достоин любви и внимания. Каждый.
Думаю, наш сериал все же заканчивается. Сверху наигрались от души, поменяли пару слагаемых местами. И надеюсь, в ближайшем будущем останутся довольны своими действиями. Верю в это. А что еще остается?
========== 21. ==========
Говорят, что если хочешь рассмешить кого-то-там сверху, то расскажи о своих планах. Дело говорят. Почти две недели у нас с Лешей в отношениях полный штиль. Мы развлекаемся с ребенком, ходим на прогулки с его дочерью, занимаемся бытом… И все хорошо. Правда, хорошо, только почему-то внутри все словно в ожидании чего-то непонятного. Потому что я все еще сомневаюсь в благих намерениях Оли, как и в ее самоотводе от всего происходящего. Как бы благородно она не звучала, не думаю, что все настолько просто и прозрачно. И жду подвох. День за днем, час за часом. Будто на бомбе с невыставленным таймером. В постоянном ожидании взрыва. И вряд ли будет что-то несущественное, скорее с точностью наоборот.
Расслабиться не получается. Хотя внешне я спокойная и собранная. Внутри мелко подрагивают поджилки. А острое желание ускорить время, чтобы, наконец, посмотреть на чертов шестой штамп в Лешином паспорте, навязчиво насилует мой мозг. Очень навязчиво. Очень насилует. И я не могу это контролировать. Успокаиваясь лишь тем, что он со мной и выглядит вполне счастливым, настолько, насколько это возможно в нашей ситуации.
И потому, когда Алексеев задерживается на работе на несколько часов, внутри что-то надрывно екает в первый раз. Екает дважды, когда я не вижу пропущенных вызовов. И тревога нарастает куда сильнее, чем хотелось бы. А с его появлением екает в третий раз. И екает не зря.
Не уверена, что видела хоть раз бывшего мужа в настолько разобранном состоянии. С тяжелым отпечатком чего-то неисправимого на лице. С глазами, полными безысходности и боли. На него словно налегла тень.
Спрашивать не решаюсь. Резонно решив, что, когда настанет подходящий момент, он, наконец, озвучит причину этого пугающего состояния. А догадок целая куча. Каких-то страшных и одной отвратительнее другой. Потому что с таким выражением лица или кого-то убивают, или хоронят. И настроение безумно мерзкое. Но я варю кофе, полуонемевшими руками. Медитативно помешиваю, дыша через раз. Осторожно разливаю и ставлю перед ним чашку. Жду.
Леша прячет в руках лицо. Выдыхает как-то загнанно и не скрывает дрожь в пальцах. С силой оттягивает волосы, едва ли не вырывая. Смотрит с такой бездной вины… А меня скручивает в неизвестности. В этом гнетущем молчании и сердце бьется где-то в глотке. Царапается острыми когтями паника в грудине. Дышать становится с каждой минутой все тяжелее.
Но он молчит. Долгие минуты, слишком долгие чертовы минуты, сводя с ума окончательно.
— Оля беременна, — первое, что я слышу спустя длительный промежуток времени. Надрывно. Хрипло и беспомощно. Убийственно и ошарашивающе. С размаху, наотмашь бьющее по мне и выбивающее почву из-под ног.
Нет туза в рукаве, да, Леля? Зато джокер подоспел как никогда вовремя. И даже мои неплохие карты в этой длительной и выматывающей игре разом меркнут. Джокер не побить. Его не переиграть. И ебучий численный перевес, как она выражалась, вдруг… нагрянул. Что же. Неожиданно. И мощно. Пять баллов за умение манипулировать. Пять долбаных баллов за красивую победу при плохой игре. Пять баллов…
— Я знаю. Я понимаю и, блять… я не понимаю, как так вышло. — Растерянно. В нарастающей панике. Только не легче от этого. И впервые, пожалуй, любимый голос звучит, как чертов скрежет.
— Для этого всего лишь не нужно было трахать ее около месяца назад. Всего лишь… Невероятно сложно, да? — Горько. Тошнота подкатывает к горлу, остановить ее удается с огромным трудом. И не спасает сигарета. Ничто сейчас не способно заглушить взрывающуюся огненными вспышками адского сраного пекла боли внутри. А я ведь думала, что этот этап уже пройден. Зря.
Как там говорят? Не беги впереди паровоза. Не расслабляйся и не радуйся раньше времени. Иначе получается то, что, собственно, происходит. Ни хера хорошего. Словно со мной может быть как-то иначе.
— Лина, я виноват. Даже отрицать не стану, глупо потому что. И меня очень расстраивает тот факт, что я делаю тебе настолько больно. Но по-другому никак. Я не могу так с ней поступить. Это подло — изменять беременной жене, и я себя никогда не прощу. А просить убить ребенка — еще хуже. И без того все хреновее некуда, куда мне грех на душу брать? — Замолкает на пару минут. — Я хочу быть с тобой, но этого мало. Сейчас этого слишком мало. Потому что как бы сильно я тебя не любил, брать ответственность за собственные поступки самое время. И я не знаю, что ждет нас всех впереди. И просить тебя о чем-либо не стану. Права не имею. Да и смысл?..
Смотрю в одну точку, которая смазывается, и оцепенение застилает тело. Не хочу его слышать. Не хочу его видеть. Знать его не хочу. Стойкое разочарование и ядовитое предательство травит внутри каждую клеточку и наполняет собой. Отвращение к ситуации, к пережитому и к будущему вкупе с лежащим на нашем столе, все еще лежащем обручальным кольцом Оли, — лихорадят мой измученный пагубными мыслями мозг. Не знаю, куда себя деть, желание выйти в окно, чтобы заглушить и убить царящий раздрай, внутри сильно как никогда. И я не на куски и осколки сейчас разбиваюсь. Нет, все куда хуже. В крошку. В мелкую крошку. Из подобного не собрать после и не склеить. Никогда. И как теперь жить? Куда стремиться? И за что держаться?
Спасибо хотя бы на том, что, высказавшись, он уходит. И закрывая за собой дверь, заканчивает только начатую главу. Обрывает ее. Кромсает и комкает, будто и не было. А мне скулить охота. Орать в голос, бить посуду и громить все вокруг. И некому остановить. Ильюша у сестры сегодня остается, потому что я хотела устроить нам с Лешей что-нибудь особенное. Что же, Алексеев легким мановением руки меня опередил. И устроил прям от души. Не придраться. Незабываемый вечер. Воистину, блять, незабываемый.
Черт. Черт. Черт!!! Как же я зла. Растеряна. Убита, черт возьми. Пинаю мебель. Сбрасываю со стола все, что там покоится, и чашка с недопитым кофе врезается в светлую стену, оставляя красочную черную кляксу, осыпает осколками пол. Сахар рассыпается, и звенит натужно стекло, трескаясь. Распахиваю окно. Вдыхаю до боли в груди холодный воздух и закуриваю. После хватаю телефон, несколько тарелок, чтобы, выйдя из квартиры, запустить их с силой в бетонные стены. И плевать мне, что соседи могут вызвать копов. Насрать совершенно. Потому что ничто не сравнится с тем пиздецом, что сейчас у меня внутри. Ничто.
Рыдаю взахлеб. Давлюсь дымом. И снова швыряю белоснежную керамику. Но даже тени наслаждения не получаю от собственных действий. Только тошнота, что рвется изнутри вместе с солеными слезами. Схватившись за перила, опустошаю желудок. Сплевываю желчь и снова затягиваюсь, будто мало мне эмоциональной жести, нужна еще и физическая. Комбо. Если любить, то отдавая все до последней крупицы души. Если страдать, то доводить себя едва ли не до состояния комы.
Набираю знакомый номер. Обкусываю кожу на пальце вокруг ногтя. Нервно. Жду бесконечно долгие гудки, но, сука, Кирилл, именно тогда, когда нужен, не берет трубку. Именно тогда, когда стоит вопрос жизни и смерти… Его нет рядом. Никого нет рядом. Только стена с выведенной краской цифрой двенадцать. Тусклый свет покрывшейся пылью лампочки и предательское сердце, сковывающееся толстым слоем льда. И тот расползается коркой, покрывая собой все внутри. Это страшно и дико. Мозг не работает даже на пару процентов. Ничего не работает, меня будто выключает.
Сижу на корточках, опираясь спиной на собственную дверь, и курю. Игнорируя ту помойку, что творится во рту и в желудке, чувствуя, как онемели ноги и замерз копчик. И, кажется, слезы почти закончились. Какие скудные запасы… Надо же. Гипнотизирую собственные руки. Не обращаю внимания на посторонние звуки. Пусть хоть ебаное пришествие Христа случится прям на моем двенадцатом этаже, мне будет лень банально приподнять голову.
