— Мети, мети и не смотри на нас — сказала она идущей следом за ними своей лесной волчице дочери. И она обняла его как родная мать. Мать, которой он не видел с самого детства. Он не знал, что такое мама еще с самого малолетства.

В какой-то степени он был еще ребенок. Хоть и был тогда еще военным летчиком. Дмитрий сохранил в себе, то детдомовское детство. И чувство разлуки он нес в себе всю жизнь. Вот почему, он так тяготел к детям, а они тянулись к нему. Дмитрию не хватало этого детства, которое он так до конца и не получил. Война его отняла у него совсем.

— Мама — простонал Дмитрий как к лесной той Богине у того большого болотного дерева, и обнял женщину волчицу — Мама. Я люблю тебя.

Слышишь, мама?

— Я тебя тоже, мой сыночек — произнесла волчица и внесла его, поддерживая на вялых слабеющих ногах в предбанник самой бани. А ее дочь закрыла за ними дверь, войдя тоже внутрь бани, она выбросила веник через стоящую за баней ограду, произнеся какие-то странные полушепотом слова.

— Вот сюда, любимый мой — она нежно сказала Дмитрию, и посадила его на скамейку в банном предбаннике.

— Что ты делаешь, мама? — он, слабея все сильнее, спросил у нее. И почему-то называл теперь мамой. Он вообще не соображал, что говорил теперь. И видел все мутно и не очень разборчиво. Все кругом плыло перед его глазами. Как у пьяного. И все переворачивалось с ног на голову.

— Надо смыть с тебя все прошлое, мальчик мой — ответила молодая ему девица волчица — Смыть прошлое и оставить настоящее.

— А какое оно, прошлое? — он спросил ее, уже плохо помня, что с ним было даже совсем недавно. Он забыл уже многое. И даже свое истинное человеческое имя.

— Мама — спросила волнительно, дочь мать — Он не умрет?

— Не умрет — ответила ей мать — Если не будешь задавать больше вопросов. Помогай быстрее. Надо успеть к стоячей Луне, сделать то, что сейчас делаем. Это нужно ей. Нашей Богине. И нашему Отцу.

Раздевай его и сама раздевайся. Вода с волчьего лесного из под дерева ключа готова. Все готово для обряда. Она усадила его на лавку в предбаннике бани и сбросила то с Дмитрия постельное пуховое одеяло, в котором он был весь закутан. И оголила его всего. Ее глаза сверкнули желтизной и любопытством молодой женщины. И она сама начала с себя снимать все. Кокошник и в богатых и очень красивых узорах и вышивках девичий, похожий на древнеславянский, сарафан. Она была без нижнего совершенно белья. И босая, на ноги.

Она расплела перед Дмитрием стоя в своей полной бесстыдной наготе, длинную толстую более темную цветом по сравнению со своей дочерью до пояса русую косу. И разбросала волосы, по своим женским плечам, обвесившись ими, как водная перед купанием русалка. И вскоре перед Дмитрием стояла совершенно голая молодая и очень красивая во всех смыслах слова девица. Вся совершенно голая и прямо перед ним.

Сверкая над девичьей промежностью волосатым лобком и полными красивыми трепетными в дыхании с торчащими сосками грудями. Ее молодая дочь, которая, тоже разделась, не стесняясь ни сколько присутствия мужчины. Такая же, невероятно красивая, как и ее мать, она тоже распустила свою более светлую длинную толстую косу. И также обвесилась вокруг волосами. Она вместе со своей матерью волчицей, подхватили тоже совершенно нагого теперь Дмитрия под руки и приподняли аккуратно. Потащили с лавки и предбанника внутрь бани. Дмитрий, почти уже потерял любой ориентир и в полумраке самой растопленной горячей бани то и дело терял сознание. Но его держали сильные чьи-то руки. Это были руки этих двоих голых безумно красивых молодых женщин. Он уже почти сознательно отключался. И не мог понять, что с ним происходит. Одно только он тогда понял, что это она сделала. Она как-то повлияла на него. И сделала преднамеренно и специально. Ее тот волчий укус. Она вкусила его кровь. И впустила свое со слюной дикого волка в тело Дмитрия то, чем была сама. Впустила, что-то свое дикое и хищное. Пока неуправляемое и мучающее его. Это дикое и звериное, высасывало из Дмитрия всю его человеческую жизнь, и возрождала что-то иное. И не совсем человеческое. Этот был обряд. Какой-то обряд или посвящение. Тайный ритуал. И они как жрицы выполняют его.

— Слюна моя может убить его, если не успеем — сказала мать волчица.

— С другими обращенными такого не было. Они либо сразу умирали в муках, либо перерождались сразу оборотнями волками. А этот, думая о своей смерти борется за жизнь сам, того не зная. Его тело человека сопротивляется мне.

— Он особенный — произнесла ее дочь.

— Да — ответила ей мать волчица — Так сказала наша Мать Богиня этого леса.

— Мама — уже еле слышно произнес Дмитрий, теряя еще раз на секунды сознание.

— Да, миленький мой — она ответила ему — Не уходи мы скоро. Мы успеем родненький мой. Успеем тебя привести в свой волчий дом. Успеем. Она уложила Дмитрия на дощатый в самой бане настил.

— Закрой двери, дочка — сказала она дочери волчицы — И помогай мне. Он теперь наш, как сказала наша Богиня. Он теперь, как и мы тоже волк. Обращенный мною волк. И отец леса тоже принял его. Он теперь наша общая забота дочка. Наливай воду и давай веники. Нужно смыть с него все прошлое и человеческое.

Дрыка оставив Прыща, повернул снова к болотам. Пока стояла темная летняя лунная и звездная ночь, и надо было ему быть в назначенном месте. Он, осторожно пригибаясь своей высокой худощавой фигурой, спешил по высокому бурьяну в сторону Волчьего хутора. Его шинель черного цвета полицая с нарукавной белой повязкой «На службе у Вермахта» мелькала в темноте черным призраком по топи и по тропе, только ему одной известной еще с той поры, когда он стал на нее работать. Когда он обязан был ей волчице своей жизнью. Она сказала ему явиться к ней. Его позвал опять тот призрак волка. Еще до этой болотной роковой для старосты их деревни охоты.

Она тогда и шла к нему, да староста устроил в бурьяне на краю ее леса на нее охоту. Ей опять, что-то было нужно от него, и он не пререкался, а только выполнял, молча ее указания.

— Чертова лесная сука! — выругался про себя Дрыка в темноте болотного леса. Хлюпая сапогами по болотной жиже, он пробирался мимо берез и сосенок в полной практически ночной темноте. Дорогу он знал прекрасно и уверенно по ней двигался. Вдалеке прогрохотал гром. Он заглушил прифронтовые выстрелы далеко от деревни, и сверкнула молния где-то на горизонте.

— Черт! — снова руганулся про себя вслух и громко Дрыка — Еще в ливень попасть не хватало. На горизонте собиралась большая черная дождевая грозовая туча.

Она стремительно шла на болотный, волчий лес, и на деревню Снежницы. Дрыка спешил, как мог. Он не хотел попасть под дождь. И хотел успеть укрыться на Волчьем хуторе. Он брел, торопясь по болоту в темноте. И видел останки какого-то самолета. Оторванную рядом с болотной тропой крыльевую обгоревшую плоскость с вырванным шасси. И кусок хвоста со свастикой. Дрыка достал фонарик и стал светить на обломки самолета. Над головой закричали проснувшись в темноте вороны. Это был Мессершмитт BF-109 F-4, того погибшего немца о котором говорил Когелю тот немец асс Шенкер. Но за ним никто никого не отправил на болота. Участь его была ясна при взрыве истребителя. Дрыка увидел рядом почти с тропой самолетный двигатель.

Здоровенный, почти полностью утонувший от тяжести в болоте. С загнутыми лопастями пропеллера.

— Вот ты, где небесная птичка — сказал Дрыка — Но я не буду про тебя говорить никому. И оно было понятно. Иначе Дрыке придется все рассказать. И кто знает, как все для него закончится. Но одно ясно, что не в его пользу.

— Еще бы твоего ненароком хозяина летуна найти — произнес он и увидел черный огромный в ночи покрытый густой шерстью силуэт, стоящий передом к Дрыке у сосны, и рядом с болотной тропкой оборотня волка. Из-под ног в этот же момент его вылетела спугнутая им сонная куропатка. Он напугался и выругался на птицу. Дрыка аж отшатнулся в сторону и чуть не провалился в болото. Он посветил фонариком в силуэт и увидел светящиеся горящие желтым огнем глаза. Они смотрели на Дрыку. И зверь зарычал. У Дрыки затряслись коленки. Он стоял над останками человека в военной обгоревшей форме.