Лай собак становился всё громче и отчётливей. Рваный, собрал остатки сил и побежал, поминутно оглядываясь в оставленные им за спиной сумерки. Изменив направление он побежал к просветам между деревьями - туда, где виднелась широкая заснеженная равнина, которую пресекала голубая речка в серебряной тонкой наледи. Сзади уже были слышны обрывки глухих голосов и шум ломающихся веток - преследователи были слишком близко. Беглый зек нащупал в кармане бушлата ложку, заточенную в лезвие на черенке - единственное своё оружие. Если бы не собаки, наученные находить и убивать беглецов, у него была бы возможность спрятаться, затаиться в тайге, но страшные немецкие псы слишком хорошо знали свою нехитрую работу. И теперь у Рваного был единственный выбор - бежать пока его не остановят.

Он вылетел из тайги на заснеженное плато и не поверил в собственную удачу - в пятистах метрах от него, прямо за синим провалам реки, вытягивались струнами стальные линии рельс. А где-то совсем неподалёку грохотал колёсами поезд. Рваный взглянул на оставленную за спиной тайгу и быстро, как мог, побежал к железнодорожному полотну, упиравшемуся в огненную кляксу рассвета. Если он попадёт на товарняк, то его не догонят никакие собаки. Опять поверилось, что он сумеет уйти - прямо как в тот раз, над Гродно, когда он сумел уйти от двух "Фоккеров", которые зашли в хвост со стороны солнца. Немцы тогда одной очередью сожгли его ведомого, тоже прозевавшего атаку истребителей и серьёзно принялись за него. Тогда тоже подумалось - вот и всё, перекрестия трасс рвали обшивку на плоскостях, за спиной надсадно хрипел его бортстрелок, смертельно раненный, уже слепой, но всё ещё пытавшийся стрелять в немецкие истребители невидимые на фоне золотого солнечного ореола.... Стало всё равно и он перестал уклоняться от трасс ожидая когда Ильюшин, наконец, развалится от очередного попадания. Но выжил он тогда, на одной наглости дотянув до линии фронта.

Рваный подумал, что повезёт и сейчас. Если бы только он мог бежать ещё быстрее!

Розовая заря на востоке окрасила небо в нежные трепещущие тона, открывая прямую дорогу восходящему солнцу. Которое, взбираясь по крутым небесным ступеням, равнодушно смотрело с высот на одинокую фигурку беглеца и цепь спешивших за ним людей, уже отпустивших злых служебных собак с длинных поводков. Ветер принёс с запада стук колёс скорого поезда. Не вальяжный перестук товарняка, а стремительный безостановочный грохот стремительного скорого или курьерского.

Солнце безучастно поднималось над овальной линией горизонта.

Рваный почти достиг реки, когда из предрассветного тумана выпрыгнул большой чёрный пёс, зло оскалив свои клыки. Вот и всё - Рваный шатаясь, развернулся, выдёргивая из кармана заточенную под "пику" ложку. Овчарка принюхалась к сизому влажному туману, накрывшему снежную равнину и стремительно понеслась к беглецу размашистой низкой рысью подымая лапами фонтаны из мокрого снега. Рваный для верности уперевшись ногами в снег, уже готовый грудью встретить пса, оглянулся. Вдали показалась чёрная точка локомотива, который тащил за собой пассажирские вагоны.

Рваный растерянно огляделся - он мог бы ещё успеть к поезду. Перемахнуть через мелкую реку, а там сто метров и железнодорожная насыпь. Мог если бы не собака, которая мчалась к нему, выбрасывая комья снега чёрными сводистыми лапами. Серые с подпалинами бока овчарки мерно вздымались в ритм бегу. Рваный ещё раз оглянулся на поезд показавшийся на равнине и подавил в себе скользкое желание бежать прочь, спасаясь от клыков служебного пса. Собака ведь всё равно догонит.

Опять подумалось - вот и всё. И ожидание - тупое равнодушное понимание бесполезности всех своих усилий. Теперь он не успеет.

Колёса поезда стучали всё ближе и ближе.

Пёс прыгнул.

Рваный изогнувшись, рванулся навстречу собаке, инстинктивно выбрасывая вперёд левую руку. Овчарка, злобно клацнув клыками немедленно вонзила их в левый рукав бушлата Рваного. Массивное тело пса торпедой врезалось в беглеца, сбивая его с ног. Падая, он вслепую ткнул "пикой" в чёрную шерсть на груди собаки. Остриё скользнуло по густой плотной шерсти и Рваный едва не уронил "пиковину". Овчарка крепче сжала сильные челюсти и, рыча, мотнула головой, ломая кость выше запястья левой руки Рваного. Тот завыл от боли, страшной боли, которая однажды уже впивалась в правую половину его лица, и ткнул острием ложки в чёрный сморщенный от ярости нос собаки. Они вместе с псом кубарем покатились по снегу, который насквозь, до мёрзлой земли уже пропитался кровью беглеца, кричащего от боли. Рваный отчаянно бил собаку заточенной ложкой, готовый при возможности вцепиться зубами в глотку волкодава.

Скорый поезд, стремительно мчавшийся в предрассветном тумане, был уже совсем близко.

Рваный ещё ударил остриём ложки в свирепую морду зло рычащего пса и, пружиня всем телом, перекатился в снегу. Собака взвизгнула и отпустила руку. Её оскаленная пасть оказалась прямо над лицом Рваного. Тёмные, косо посаженные маслины собачьих глаз мёртво мерцали в глубоких глазных впадинах, с языка струйкой стекала вязкая кровавая слюна. Рваный резко выбросил вперёд руку с "пикой", и остриё вонзилось точно в глотку собаки, за мгновение до того, как пёс ткнулся клыками в его горло. Рваный испустил торжествующий вопль и ударил ещё раз. Потом ещё и ещё. Хрипя, он сбросил бьющееся в агонии тяжелое поджарое тело собаки и, кашляя сел в алом от крови снегу.

Поезд вынырнул из тумана недалеко от Рваного. Он отбросил теперь уже ненужную ложку и легко встал. Пёс жалобно взвизгивая, остался лежать в луже крови, которая, дымясь, протаивала утоптанный снег.

Он успеет, он обязательно успеет.

Шатаясь от боли Рваный побрёл к рельсам. Он не ощущал боли, хотя левая рука висела неподвижной плетью. Рваный хрипя, ускорил шаг. Оставалось совсем немного - перемахнуть через речку, подняться по крутой железнодорожной насыпи и вцепиться в поручни пролетающих мимо вагонов. Если ему не удастся уцепиться за стойку вагонного тамбура, его размажет под вагоном. Прицепиться? - чепуха если ты когда-то сажал свой штурмовик "на брюхо", да ещё с не сработавшим реактивным снарядом под крылом. Все мы акробаты под куполом цирка....

Конечно, он сможет.

За его спиной, из тайги, вылетела овчарка, потом ещё одна и ещё. Собаки ринулись вперёд, чертя в глубоком снегу извилистые канавки следов. Рваный не замечая собак, побежал к поезду. А служебные псы задержались возле тела елозившей по снегу раненой овчарки. Они недоверчиво принюхались к свежей крови своего собрата, давая тем самым Рваному ещё один шанс. Учуяв близкую поступь смерти и подняв как по команде острые морды вверх, псы жалобно заскулили. Если бы Рваный оглянулся, то он бы увидел как они, неторопливо развернувшись, поскуливая, потрусили назад в тайгу.

Далеко-далеко, выше вершин подпирающих небо сосен и кедров, над седой таёжной равниной поднялся раскалённый шар солнца. Его горячие лучи осветили лицо Рваного, перемахнувшего через реку и бежавшего навстречу поезду. Стремительное течение мелкой таёжной реки унесло тяжёлые лагерные ботинки, и теперь ничто не сковывало его ног. Рваный не бежал - он почти летел, и пьянящая свобода щедро поила его прозрачным воз духом, который утренней росой омывал его испещрённое шрамами лицо. Будто бы он снова в кабине Ильюшина, колпак фонаря открыт, и ветер привычно болтает шнур шлемофона под подбородком.

Солнце выбросило на поверхность своё оранжевое тело.

Рваный сильно оттолкнулся от заснеженной насыпи, прыгнул и вцепился в вагонные поручни. Вцепился и очнулся.

Холодное дыхание апрельского ветра сорвало с его рассудка клочья бреда. Не было ничего - поезд стучал колёсами где-то вдалеке, а на ногах Рваного были надеты по-прежнему тяжёлые "четезухи". Он лежал, как лежал, возле конвульсирующего пса, в луже собственной крови, которая хлестала из левой руки. Рваный попробовал приподняться, но не смог.

Поезд!