-- Ну? - глухо спросил дежурный надзиратель. - Чего вам?

-- Сознаться хочу, - боязливо выдохнул Островский, через плечо оглянувшись на целующихся Сашку и Оксану. - В убийстве сознаться, полностью и чистосердечно. Веди к следователю. Сейчас же!

Старшина за тюремной дверью громко зевнул.

-- Да ну? - нисколько не удивился он. - Прям щас и решили?

-- Выведи меня из камеры, - понизив голос попросил Островский. - Неужели не видишь, дубина? Им одним побыть надо. Его ж, может быть завтра в расход выведут. Ему ж "вышак" ломится. У тебя камеры пустые есть?

-- Есть, - равнодушно раздалось из-за двери.

-- Ну так выведи меня из камеры на полчаса, - попросил Островский. - Или веди к следователю.

-- Нет никого в следственной части, - сказал как отрезал вертухай и захлопнул круглое окошко дверного глазка. Мерный звук его скрипящих шагов заполнил пустой тюремный коридор.

-- Падла, - взбесившись, заорал Островский. - Зарежу, блядь буду! Волк позорный! Ты что же сука делаешь!

Сашка не замечая присутствия Островского, который гулко бухал кулаками по кровельному железу двери, нежно прижал горячую ладонь к щеке Оксаны, замершей от его ласковых прикосновений. Повинуясь Сашкиным шершавым ладоням, она гибко, по-кошачьи выгнулась на жёстких досках тюремных нар. Сашка, наклонившись вперёд, плотнее прижался мокрой от слюны повязкой к сухим губам Оксаны. Островский отрвался от двери и забрался на свои нары, с головой укрывшись рваным солдатским одеялом.

-- Саша, - дрогнув, одними губами, прошептала Оксана. - Саша, милый....

Сашкины ладони соскользнули с шеи на её плечи, потом на грудь. Оксана вцепилась в старую, давно не стиранную гимнастёрку, горячо дыша и прижимаясь к марлевой повязке. Сашка, шурша марлей, торопливо целовал её спутанные, пахнувшие хвоей и хозяйственным мылом, волосы. Купаясь в нежных, неумелых поцелуях мужа, Оксана сама расстегнула одну из стеклярусных пуговичек на своей блузке. Мокрая от пота Сашкина ладонь забралась под складки её юбки.

Плавный взмах ресниц Оксаны очертил дугу над синими тенями её глаз.

Ещё один взмах.

Ещё.

Оксана широко открыла свои глаза. Её блузка распахнулась как выбитые двери. Секунды потекли мимо них как искры, бесследно сгоравшими в пустоте. Сашка резко, прерывисто дыша, прищурился от боли в правой половине лица.

Оксана сдёрнула со своих загорелых ног юбку.

И Сашкин стон прозвучал тоскливым, неприятным эхом и беззвучно угас в сумраке тюремной камеры. Островский сильнее укутался в одеяло.

-- Саша, - прошептала Оксана и время остановилось. Оно стало, перестав биться в корпусах часов, замерло, остановив поступающую амплитуду движений маятников и маховиков. Гладкая нагая кожа Оксаны загорелась алыми отблесками заката, пробившегося сквозь узкие щели в маленьком оконце камеры. Грубое солдатское одеяло своим жёстким ворсом оцарапало голую спину Оксаны.

Сашка глубоко вздохнул.

Влажный шёпот Оксаны заставил его зажмуриться, чтобы не встретиться с ней взглядом. Её растрёпанные волосы обожгли своим прикосновением его плечо и грудь.

Они надолго затихли, нарушая тишину только шорохом осторожных полувздохов и охающими плывущими в тишине по течению всхлипами. Одеяло сбилось под ними в твёрдый комок, повинуясь мерному ритму, срывающейся на стоны поступи. Босые ноги Оксаны елозили по тёплым сосновым доскам, тюремных нар.

Островский неподвижно лежал, скорчившись в своём углу.

Под потолком бесшумно вспыхнула жёлтым светом тусклая электрическая лампочка. Камера наполнилась синими холодными тенями, которые пахли сгоревшими осенними листьями. До осени было уже рукой подать. Оксана привстав натянула на мокрые от пота бёдра юбку. Её мужчина, полностью обнажённый, мокрый от пота, обессилено растянулся во весь рост на нарах. Набросив на плечи блузку Оксана положила голову на его голую грудь. Частое дыхание Сашки взметнуло вверх её светлые волосы.

-- Мне с тобой так хорошо, - шепнула Оксана, отдышавшись. - Я без тебя совсем не смогу.

Сашка неразборчиво прорычал несколько ласковых слов. Оксана улыбнулась.

-- Ну что ты.... Судьба у меня наверно такая. Никуда от этого не денешься.

Она ощущала тёплую липкость на поверхности её слегка разведённых бёдер.

-- Не вечно же это всё будет, - сказала Оксана. - Всё вернётся, всё обязательно вернётся. Надо просто жить. Всё обязательно будет.

Солнце садилось слишком быстро - сквозь оконце в камеру вползала тягучая ночная тишина.

-- Я не буду плакать, Саша. Слёзы, они как камень на шее - им только дай волю, на самое дно потянут.

Её тело ещё хранило отголосок тепла грязной Сашкиной кожи.

-- Саша, - сказала Оксана. - Не вспоминай того, что было. У нас ведь всё ещё впереди. Я люблю тебя, очень люблю.

Сашка не сказал в ответ ничего. Оксана прикоснулась губами к Сашкиным бинтам. Вверху, под потолком, у электрической лампочки, закружились невесомые ночные мотыльки, очертившие причудливыми тенями сырые стены дивизионной гауптвахты.

-- Я знаю, - неожиданно чётко, справившись с волнением, сказал Сашка. - Судьба это, Оксана. Судьба.

Он укутал свою ладонь в кружево её растрёпанных волос.

-- Ничего уже не изменишь, - пробормотал Сашка непослушными челюстями. - Мы с тобой говорим, а всё не о том.

Дальше он замычав, закашлялся и сцепив зубы, исковеркал нужные слова.

-- Я буду ждать тебя, - сказала Оксана. - Ничего не случится и я буду ждать.

Оксана замолчала, прислушиваясь к неровной тишине внутри тюремного коридора. Время снова набирало свой ход, неумолимо приближая минуту расставания.

-- Это навсегда? - по слогам выдавил из себя Сашка.

-- Что навсегда? - не поняла мужа Оксана.

"Любовь" - захотел сказать он, да не смог.

-- Навсегда, сказала Оксана, будто прочитав его мысли. - До самой смерти.

Они обнялись.

-- Я к тебе шла - думала долго говорить буду.... А так ничего и не сказала. Не умею я говорить.

Оксана решительно встала с нар, с трудом оторвав Сашкины руки от своего тела.

-- Пора мне, - вздохнув сказала она. - Не хочу, чтобы вызывали, лучше самой.

Она поправила блузку, уверенно намотала на голову серую косынку. Дорога до дверей камеры была короткой.

-- Спасибо, - сказала Оксана Островскому, для которого двухчасовое вынужденное молчание уже превратилось в пытку. Сказала и постучала кулачком в дверь.

Колючие слова прощания с Сашкой так и не слетели с её холодных губ.

" ...И от злых собак ушёл он

В ту страну, где сон и нега.

До конца надеждой полон,

Продолжая нить побега.

И сбежавшимся солдатам

На минуту показалось,

Что навстречу автоматам

На снегу лицо смеялось..."

Валентин "З-К" Соколов

6.

Во всём другом мире не нашлось слов, которые могли бы сейчас нарушить тишину, балансирующую на тонкой проволоке мироздания под медитирующий стук колёс скорого поезда. Серую, промозглую ночь уже тронуло ржавчиной весеннего рассвета, облачное зарево которого, песком просачивалось сквозь дряблые снежные руки, укутывавшие туманом поезд, уходивший на восток.

Оксана отлепила мокрое лицо от ворса Женькиной шинели. Глубокие тени под её глазами, лиловыми пятнами обесцветили кожу щёк. Женька посмотрел на эти тени, и ему стало невыносимо горько, будто кто-то вложил ему в душу таблетку хины или стрептоцида. Он молчал не в силах отвести взгляд от грустных глаз Оксаны.

-- Что постарела? - спросила Оксана, по-своему угадавшая мысли Женьки. Успокоившись, она вытерла лицо рукавом ватника.

Тишина, лежавшая между ними, таяла апрельским снегом, рассыпалась битым стеклом. Женька поспешно покачал головой, будто всё ещё страшась нарушить это бесконечное безмолвие.