И в отличии от других блоков, где капо были живыми людьми, у которых были в штубах друзья или просто знакомые, свои привычки, достоинства и недостатки Берта держал себя подчёркнуто недоступно, если даже не брезгливо по отношению к другим женщинам. Ядвига даже предположила что держат её, здесь, в десятом блоке пряча от "шнурка" и в обычном блоке её бы сразу задушили.
Капо не любили все обитательницы барака - тридцать наголо остриженных красивых женщин, бывших большей своей частью бывшие работницы третьего блока, ткацкого цеха, в просторечии "сукновни", где последние полгода стирала пальцы в кровь Оксана. В отличии от ткацкого цеха в десятом блоке жизнь заключённого могла показаться раем, если рай мог существовать в пределах территории, огороженной по периметру двойными рядами колючей проволоки с пропущенным током высокого напряжения. По сравнению со всем, на что сквозь прицелы турельных "машингеверов" смотрели высокие башни сторожевых вышек, существование в десятом блоке было почти идиллией - здесь не было изнурительной каторжной работы, вместо гнилой баланды кормили картошкой с подливкой из тростниковой муки, сливовым эрзац-мармеладом, была душевая комната с чуть тёплой водой и жилые помещения содержались в относительной чистоте, так не похожей на грязь и вонь "образцовых" бараков третьего блока.... Здесь не было ничего кроме вынужденного безделья, прерываемого двумя поверками на аппель-плаце локальной зоны десятого блока.
В темноте продолжали переговариваться женщины - темой их разговоров были, как и вчера - приличные условия содержания узниц десятого блока. Оксана прислушалась и не услышала ничего нового - как всегда мнения её сокамерниц разделились. Ядвига, густо перемежая свою речь немецкими словами, утверждала, что их всех отправят "in Vernichtunglager, nach Gazownia" , а кто-то из гречанок смешно ломающих немецкие слова, отстаивал мысль о Freulenblock в Бухенвальде и Нацвайлере. Как обычно, гречанок перебивала Николь, хрупкая ослепительно красивая француженка, довольно сносно болтавшая по-сербски. По мнению гречанок, красавицу-француженку ждал офицерский бордингхаус за пределами концентрационных лагерей.
Оксана зевнула, разговор на эту тему переливался из пустого в порожнее уже почти две недели. К утру Ядвига устало замолчит, подарив на прощание гречанкам сочный польский эпитет, ругательно обозначавший собаку женского пола. Потом гречанки шёпотом примутся убеждать Николь, что господа офицеры в бордингхаусах, угощают своих дам пирожными и шампанскими. Николь будет вспоминать о марципанах, которые готовили в кондитерской на площади Клавель в Лионе. Она могла часами рассказывать о пирожных с миндальным кремом, кальвадосе и алжирских сигаретах. Так было вчера, так, скорее всего именно так будет и сегодня ночью. Николь попала в Равенсбрюк знаменитым "французским рейсом", вместе с монашками, парижскими проститутками, именитыми дворянками, жёнами лётчиков эскадрильи "Нормандия-Неман", урождённой итальянской принцессой, дочерью какого-то де Голля и даже настоятельницей Лионского монастыря. Утренний аппель во все глаза тогда смотрел на почти невиданное - неровную кучку женщин в шубках, плащах и вечерних туалетах, умоляющих ауфзерка оставить им сумочки.
Николь была одной из тех немногих пассажирок "франзуского рейса", кто сумел выжить. Ослепительная красотка, она до сих пор выражала сожаление о чудной шиншилловой шубке, которую отобрали на дезинфекции паршивые боши. В её сегодняшнем существовании ничто, похоже, не смущало её так, как эта новая, практически неодёванная шубка с перламутровыми пуговицами "бон-бон". В этом француженка была вся и поэтому с упрямством заводной игрушки Николь твердила так, чтоб могли понять гречанки, о преимуществах Фройленблоков.
Оксана зевнула, но сон категорически не шёл. Оставалось лишь думать.
В сущности, какая разница? - для самой Оксаны уже давно всё было решено. Быть работницей фройленблока или офицерского бордингхауса она не будет и значит, после умиротворяющей скуки десятого блока её ждал визит, как выражалась Ядвига - "нах Газовня".
Страшные рассказы о таинственных и ужасных Газовнях принесла с собой Златка, пятнадцатилетняя цыганка из сербского Белина, попавшая в Равенсбрюк из страшного Освенцимского "K-Z". Златка была симпатичным, не умеющим себя защитить ребёнком, до смерти перепуганным всеми ужасами Освенцима. За ней постоянно присматривали, но всем было ясно - цыганка была обречена. Обречена, потому что не могла стоять навытяжку на аппеле, от одного вида ауфзерка сжималась клубочком на земле и выла от страха при каждом утреннем рёве "Совы". Она будто была пропитана запахом крови для стаи голодных псов в эсэсовских униформах и поэтому смерть была для неё вопросом времени - это понимали все, и ничего нельзя было поделать.
От беспрестанной трескотни француженки Оксане стало вдвойне горько. Сразу вспомнилось её единственное богатство - крепдешиновое платье, оставленное где-то в карантинных блоках фильтрационного лагеря в Сокале. С завистью Оксана подумала о том, что она даже не знает, что такое шиншиллы, то ли мех, или даже ткань вроде бархата. Где-то в темноте штубы Ядвига на сочном польском "зауважила", что её вот привезли в Равенсбрюк в драном английском маскхалате, когда ферфлюхты приезжают в ка-зет в шиншиллах.
Оксана "валетом" укуталась в грубое одеяло, и попыталась уснуть. Сон не шёл - она проспала почти восемь часов днём, между утренним и вечерним "аппелем". Охрана десятого блока сквозь пальцы смотрела на нарушения режима заключёнными, позволяя невозможные для Равенсбрюка вещи - спать днём, гулять в "локалке" хоть целый день и много ещё чего другого, недоступного никому с лагерной татуировкой. За её спиной, на нарах второго яруса, мирно беседовали её соседи - Барбара, полная еврейка из Варшавского гетто и Огница, молодая сербская партизанка с огромными карими глазами и красным "неблагонадёжным" винкелем на левом рукаве полосатой лагерной куртки. Огница мешая польские, сербские и немецкие слова, рассказывала о Душане - её муже, который партизанствовал вместе с каким-то легендарным и сказочным полковником Тито.
Это было ещё хуже, чем беседы о Фройленблоке - Оксана открыла глаза и снова уставилась на жёлтые блики холодного электрического света, скользившие по потолку. Время никуда не спешило - до утреннего "аппеля" было, по крайней мере, ещё часов шесть и за эти шесть часов ох как надо попытаться заснуть. Так было вчера, так будет и сегодня. Так будет пока она, не попадёт "нах Газовня". Рядом, в полутьме барака, наконец, пришли к общему мнению, что несогласных работать в Фройленблоках, вернут в "сукновальню", или "поющую конюшню", общий блок, где заключённые женщины таскали огромный каток, дробивший камни. Эсэсовцы-охранники требовали от женщин, впряжённых в камнедробилку, непрерывного пения. Общий блок Равенсбрюка считался штрафным, и мало кому удавалось продержаться там более года.
В углу барака, в своём закутке проснулась Берта, и разговоры шёпотом мгновенно прекратились - десятый блок погрузился в тишину, которые нарушали лишь тихие всхлипы Златки, прошедшей через знаменитые Освенцимские "розарии". Клетки из сплошной колючей проволоки, апофеоз лагерного бытия, оставили цыганке на память страшные рубцы, пунктиром прошившие её тело, - от пяток до спины. Златка сбивчиво, путано рассказывала - на спину в "розарии" опускались, когда раны от шипов колючей проволоки на подошвах ног становились невыносимыми настолько, что стоять было просто невозможно...
Фройленблоки, газовые камеры, клетки из колючей проволоки - какая разница?
Здесь ничего не менялось.
Ярко освещённый коридор оглушили чьи-то уверенные шаги. Услышав скрип сапог, Берта сорвалась с нар и стала навытяжку перед открытой дверью. Весь барак замер в ожидании - вечерние визиты в десятый блок не сулили ничего хорошего. Златка в безумном страхе засучила ногами по нарам, когда в барак ввалилась Адель Хорсманн, шарфюрер десятого блока, обладавшая в его пределах властью, сравнимой лишь с властью Господа Бога.
