На войне как на войне - Сашка отогнал мысль о том, что тогда внизу может быть, неспешно брели вот такие женщины. Смешно наморщась, он помахал рукой смуглой молодой девушке со спутанными, давно немытыми волосами. Девушка молча опустила свой взгляд на зелёные фетровые боты и послушно остановилась. Следом за ней, как по команде, встали и остальные. Сиренко за Сашкиной спиной нервно дёрнул ствол ППС вверх.
-- Bitte ,- сказал Сашка. - Drinken , коньяк. Nach zieg . За Победу, значит. Alless , alless.... Всё кончилось. Krig капут, вот как....
Сашка задумался, но в голове вертелось только избитое словосочетание "Гитлер капут", совершенно неуместное сейчас. Над площадью повисла неподвижная тишина - женщины молчали, угрюмо вперив взгляд в выщербленный пулями асфальт и как-то странно горбясь от солнечной Сашкиной улыбки.
-- Bitte,- повторил Сашка исчерпав весь свой небогатый запас немецких слов. - Nicht angst . Drinken, bitte.
И всё таки прибавил:
-- Hitler kaput, и войне тоже kaput. Вот так-то.
Одна из девушек с короткими русыми волосами и симпатичным чумазым личиком, пугливо улыбнулась.
-- Та мы ж по-нашому вмиемо, Гер официр,- сказала она. - Тут нимок нема, наши и полькы, французкы е.
-- Свои? Славянки? - удивился нечаянной своей удаче Сашка. - Да откуда ж вы тут взялись?
Русая хохлушка затравленно опустила глаза.
-- Мы з Вэймарштрассэ, тут неподалик,- неопределённо ответила хохлушка и запнулась. - Два квартали звидсиля.
Сашка понимающе кивнул, будто знал, где здесь среди развалин располагается Веймарштрассе, и разлил коньяк в трофейные фужеры. Пустая бутылка по дуге полетела в ближайшую груду щебня.
-- За Победу, Bitte,- предложил он, пьяно покачиваясь. - Всё кончилось. Выпьем за освобождение.
К Сашке, сказавшему магические слова для Европы сорок пятого, мгновенно потянулись руки с пальцами чёрными от грязи.
-- Сигарету, пан официр, пожалюста.... Гер официр, выслухайтэ.... Гер официр....
Сашка замер, ошарашенный французской, польской, украинской речью, окружившей его нестройным хором из двадцати женских голосов. Кто-то рядом судорожно зарыдал, уткнувшись в крепкое Сашкино плечо, кто-то, намертво вцепившись в рукав Сашкиной шинели, непрерывно просил хлеба на неслыханном Сашкой доселе итальянском языке.
-- Чего это с ними?- спросил капитан-танкист, выглянувший из-за спины растерянного Сашки. - С ума, что ли посходили?
-- Не знаю, - пожал плечами Сашка. - Тут и наши есть - с Украины.
Он попытался успокоить плачущих женщин, неловко прижимая переполненные фужеры к груди, расплёскивая коньяк на золото орденов.
-- Alles , alles, всё. Нет больше фашистов, нет. Всё я сказал - alles.
Его голос едва пробивался сквозь хаос бессвязного женского воя. Одна из девушек резко бросилась к Сашке, бессвязно причитая сквозь слёзы о чём-то непонятном, и Сиренко дёрнул свой ППС, откидывая предохранитель в боевое положение.
-- Пан Генерал,- заголосила русоволосая, для которой движение Сиренко было просто и понятно. - Пан Генерал, не стриляйтэ.
-- Сдурели они что ли? - удивился вслух, запыхавшийся Громаченко. - Да кто ж стреляет? Мы ж наши, мы ж свои, мы не фашисты.
-- А ну тишки,- перекрыл женский плач чей-то звонкий фальцет. - Тишки стой, кому говорят!
Сашка растерянно обернулся на голос - из-за обгоревшего немецкого танка вышла высокая женщина в ободранном мужском пальто и маленький лобастый ефрейтор в выгоревшем жёлтом ватнике. Ефрейтор на ходу застёгивал ватные солдатские штаны, не попадая пуговицами в петли. Маленький ефрейтор был явно не из строевых - на его плечах неуклюже болталась на брезентовом ремне огромная винтовка с пристёгнутым трёхгранным штыком, которая при ходьбе молотила его прикладом немного ниже спины. На ногах у ефрейтора морщились кирзачи с голенищами, белёсыми от известковой пыли.
-- А ну тишки,- воинственно прикрикнул ефрейтор и в непподельном ужасе округлил глаза при виде золотых Сашкиных погон, оставив в покое расстёгнутую мотню.
-- Ефрейтор Дихтярёв, - заорал он, подбросив мозолистую крестьянскую ладонь к облезлой шапке-ушанке. - Конвоирую этих вот до ТЭПа для дальнейшего рассмотрения.
Сашка едва удержал себя от хулиганского желания одним движением руки нахлобучить Дихтярёву на глаза его малахай.
-- Милейший, а ты с уставом знаком? - заметил капитан-танкист. - Если ты так и дальше будешь их конвоировать, они ж от тебя как муравьи разбегутся.
-- Виноват, - покорно согласился Дихтярёв, который, как и положено, по старшинскому уставу, "ел глазами" высокое начальство.
-- И мотню застегни, Швейка,- танкист хрипло рассмеялся. - Солдат называется.
-- Виноват,- опять согласился с начальством Дихтярёв.
-- Вояка, нахуй, как до сюда с такими дошли, хер пойму, - подытожил танкист. - Авиация, пошли дальше пить.
-- Ефрейтор, а что у этих женщин будут рассматривать? - добродушно спросил Громаченко, пряча улыбку в густых рыжих усах. Среди женщин не было мясистых вожделённых фрау и он уже поворачивался обратно к "виллису". - Неужели...
Громаченко зашёлся в зычном хохоте. Дихтярёв тоже робко хихикнул, за что чуть было, не схлопотал по шапке от не шутку расшалившегося Сашки.
-- Это ж эти...- странно посмотрев на Сашку, замялся ефрейтор. - Эти... Шлюхи, в общем. Бляди из полевого бордингхауза для солдат. Товарищ старший лейтенант Зимин мне и приказал до ТЭПа их сопроводить, для дальнейшего рассмотрения.
Сашка от неожиданности покачнулся на нетвёрдых ногах, а развеселившийся Громаченко подавился своим хохотом. Дихтярёв ещё раз глупо хихикнул, посмотрел на помертвевшего лицом Сашку и тут же стыдливо отвернулся, застёгивая ширинку. Высокая женщина, с которой ефрейтор вышел из-за сгоревшего танка, равнодушно зевнув, заняла своё место рядом с другими женщинами, замершим в ожидании своей судьбы. Сашка отхлебнул коньяка из фужера, и нервно подёргивая ртом, пошёл вдоль строя, пристально вглядываясь в молодые женские лица. Пыль глухо скрипела под подошвами его сапог начищенных до зеркального блеска.
-- Бляди, - зло выдохнул Сашка. - А я с вами за Победу хотел.
Конвоир справившийся наконец с тремя пуговицами на ширинке своих ватных штанов, почтительно семенил за подполковником, одобрительно кивая головой.
-- И ты сука,- в ярости закричал Сашка русоволосой хохлушке, которая спешно отвела в сторону свой взгляд. Слёзы расчертили на её чумазом лице светлые извилистые дорожки.
-- А я думал ты своя.... За Победу с тобой хотел.... Блядь немецкая.
-- Вот так дела,- озадаченно протянул за Сашкиной спиной танкист. - Как же это можно, а? Молодые, красивые и.... Вам деток рожать.
-- А дэ ты у сорок пэршому був? - всхлипнула от обиды русая украинка. - Чого ж вы нас нимакам отдали?
-- В сорок первом? - танкист осоловело посмотрел на девушку. - В Забайкалье.
-- А я у...
-- Молчать,- заорал Сашка, обрывая украинку. Для него лично обида русоволосой была неправильной и несправедливой. Он, сузив глаза до самой невозможности, процедил сквозь зубы:
- Ты мне в глаза сука смотри. Я в сорок первом, с первого дня, кровью небо пачкал, блядина.
Он резко развернулся на каблуках и обескураженный замер. Фужеры выскользнули из его ослабевших пальцев, звонко брызнув осколками хрусталя на серый асфальт, побитый танковыми гусеничными траками. Перед Сашкой, кутаясь в защитную плащ-палатку, зябко переступая босыми ногами, стояла Оксана, опустив низко голову и ссутулив узкие плечи. Его единственная и ненаглядная женщина,- та по которой он, как и положено, тосковал долгими бессонными ночами в госпиталях и землянках, та чьё фото он всю войну таскал рядом с офицерской книжкой и партбилетом. Тёмная ночь, на поленьях смола как слеза, наркомовские сто граммов и бортстрелок Тищенко с гитарой, под которую так хорошо грустится о потерянной в горниле войны женщине.
Той, что он потерял ещё в сорок первом, тщётно пытался разыскать четыре года и, наконец, отыскал.
