- Я так рад, что ты пришла! - произнес он с искренним чувством, заслоняя собой ее блистательную цель. - Я до последнего момента боялся, что ты не примешь моего приглашения.

- Мори, - запнулась она, глядя на его безмятежный, с тремя счастливыми складочками лоб, - и я так рада! - и с облегчением звонко рассмеялась.

- Вероятно, я действительно сейчас глупо выгляжу.

- Что ты, ты выглядишь чудесно! Много лучше, чем кто-то был бы через пять минут, - и она взяла его под руку, бросив мимолетный взгляд на идеальную поверхность его черных лаковых туфель.

Фамильный шоколад

После ухода гостей на маленьком столике остались тесно лежать полураскрытые подарки в шуршащей цветной бумаге с полосатыми, хрусткими лентами. При свете абажура, в тишине петербургского зимнего вечера эта пестро блестящая компания походила на скомканную сказочную картинку. Был поздний час, она поправила съехавшую фольгу, взяла коробку конфет из-под низу и пошла к себе. Коробка была изящная, овальной формы, с золотыми птичками по бокам и рисунком костюмированного праздника в центре крышки. Внутри, в золотых сотах, покоились блестящие шоколадные шары, прикрытые папиросным слоем, поверх которого лежала открытка. Повинуясь пожеланию дарителя, она пробежала глазами аккуратные, мерные строчки.

Это не было поздравлением с совершеннолетием, которые обычно пишут по этому торжественному случаю, как не было и поздравлением в буквальном смысле. Открытка содержала недлинное стихотворение в ее честь, простое и в то же время поэтичное и полное внутреннего тепла. Сочинитель преподносил ей шоколад, сравнивая ее саму то с медовой сладостью содержимого, то с лимонной шипучей помадкой, щиплющей язык своей остротой, и не мог наглядеться на розовую глазурь ее милого ротика, от которого одного зависело, сказать ли "да" или разрушить "шоколадный замок его грез". Слова смотрели на нее своими округлыми гласными, вели за бегущей мыслью гибкими, черными хвостиками и не хотели выпускать из круга своей рифмы. Завороженная и убаюканная тишиной, она уже их не читала, а плыла по их кромке, и золотые отблески коробки перебирали ее пальцы.

Не подарок, но дар, умный и изысканный. Она не знала никого из своих знакомых, кто мог бы его преподнести. Оставалось ждать. Не могло так случиться, чтоб автор этих строк не попытался завладеть ее вниманием снова.

В последующие три дня каникул мела однообразная, мутная метель. Улицы опустели, и было тоскливо раздвигать по утрам шторы и наблюдать все то же наклонное движение белых пунктиров, без конца перечеркивающих дома с противоположной стороны. Стекла ее эркера монотонно гудели, когда ветер менялся и хлопья принимали новый угол падения. Она весь день сидела у окна с альбомом репродукций или с карандашом и представляла, как снег постепенно поднимается до ее этажа и выше и уже вытряхивает белые карманы на крыше.

Никто не подъезжал, не приходил. Не было ни писем, ни звонков, ни даже колокольного звона издалека, как обыкновенно. Конфеты стояли тут же, около, и таяли вместе с уверенностью, что их даритель когда-либо существовал.

На четвертый день мести перестало, и, воспользовавшись временным затишьем, она пошла к своей grand-mХre*, жившей в двух кварталах от нее. После поздравлений и поцелуев последняя пожелала узнать, угодила ли подарком.

- Который был твой? - спросила она.

- Самый лучший, сладкий.

- Конфеты? Значит, и открытка тобой написана?

- Написана мною, а сочиненья чужого, - ответила пожилая дама, высвобождая жемчужный узел бус из складок платья. - Хочешь знать чьего?

- Я три дня только об этом и думаю!

- Вот это жаль, кто писал, того не воскресить. Стихи эти еще мой дед, князь Львов, сочинял и вместе с коробкой конфет своей избраннице преподносил. С тех пор у нас такой семейный обычай: в день совершеннолетия всем девочкам дарят это послание с шоколадом на счастье. Когда меня не станет, унаследуешь оригинал.

- Те самые дедушкины конфеты?

- Вот дурёха! - в ее голосе послышались насмешливые нотки. - Виньетку с посвящением. А конфеты бабушка в тот же день и съела, большой была поклонницей pБtisserie** - знала все кондитерские Европы, много кошельков в них оставила. И ее знали, не один шоколадный эклер был глазурован в ее честь.

Объяснение нашлось, но не удовлетворяло вполне. И, когда она возвращалась, плотно сжимая пальцы в рукавичках в кулачки, в дневном небе висела такая же незавершенная меланхоличная луна.

* Бабушка (франц.)

** Кондитерские изделия (франц.)

Избранный

Я возвращался вечером, пересекая парк по старинной диагональной аллее, тем самым сокращая себе путь и отдыхая от суетности людской. Стоял густой туман, и мои шаги в нем раздавались ново и непривычно, и во всем белесом молоке до горизонта это был единственный доступный моему слуху звук. Пелена была столь непроглядной, что незнакомый с местностью человек уже через пару минут потерял бы всякую надежду вернуться этим вечером в уютный, теплый кров и согреться кружкой глинтвейна. Я не поклонник

сырости и холодов, но, идя в этом странном сумраке, я помимо своей воли постепенно проникался его млечной красотой.

Он был беззвучным, бесконечным, противником любых очертаний и форм. Ни купы деревьев, ни парковые статуи, ни водоем не были ему преградой в достижении идеального, белесо-однородного мира. Он равномерно сгущался вокруг темных силуэтов, ретушируя изображение на свой лад, и легко таял на серебристом фоне неба, единственном его осязаемом подобии.

Я шел, стараясь обходить клубящиеся сгустки, чтоб не повредить их мерного дыхания и целостности картины. На меня наплывали то серые приземистые громады справа, которые я принимал за сосновые заросли, то зеленоватые полосы с неровными разрывами с левой стороны. Позади меня смыкался узкий конус света, отмечая направление аллеи, впереди расплывалось последнее цветное пятно - не то прожектор в отдалении, не то преломленные отсветы погасшего заката. Я прошел уже половину парка и приближался к самой зеленой его части в летнее время, когда из-за поворота, прямо на меня, вывернула огромная карета и, замедлив ход, встала у левой обочины. Лошади переминались на месте, когда они опускали головы, их гривы колыхались, изо рта шел чуть заметный пар. В окнах кареты было темно, не виден был и таинственный возница, но на запятках висел желтоватый фонарь, и свет его, мерцая, отмечал наступление ранней зимней ночи.

Я стоял, наблюдая это невиданное зрелище, и в моей голове одно за другим проносились отрывочные воспоминания об исторических персонажах, в том числе коронованных, посещавших некогда этот приют мраморных нимф. Быть может, какой-то шутник, потомок эксцентричных герцогов, навестив музейные конюшни, отправился на тайное свидание под пологом ночи? Или, напротив, длиннокудрая особа, желая испытать воображение своей пассии, довершила этим феерическим выездом дымчатый замысел природы? Я постоял в ожидании, но дверцы не распахнулись, и в аллею никто не вышел, и пошел в том же направлении дальше.

По мере моего приближения лошади волновались все больше и резко вскидывали головы, задевая друг дружку сбруей. Мне казалось, что я даже слышу ее звон. Но вот я вступил в каретную тень, влажные ветви протянули ко мне свои руки, и место гнедых скакунов заняли густо посаженные кусты. Еще несколько шагов и я оказался у паркового фонаря в обрамлении округлых липовых крон. Ветки шевелились, и "фонарь на запятках" подмигивал обманувшемуся путнику единственным лунным оком.

С той стороны, откуда я пришел, послышался песчаный хруст гравия, кто-то шел тем же путем, что и я. У меня тут же мелькнула блестящая мысль. Я вскочил на подножку моей "кареты" и приготовился выйти из нее, как только ему станет видно меня и весь ночной кортеж.

Мой выход был блистательным и точным, как острие эпиграммы. Увидь я самого себя со стороны, я снова поверил бы в этот мифический ночной союз. Но мой прохожий только едва глянул на меня и, плотнее закутавшись в воротник, прошел мимо. Да и чего я ожидал? Что он примет меня за короля Георга? Я провел рукой по колющейся "гриве" и, ниже надвинув щегольскую шляпу, последовал его примеру. Меня сопровождала модная песенка: