-- Что ты думаешь насчёт завтра?

-- Пока ты будешь любезничать с послами, я их буду наблюдать со стороны. Вряд ли я кого из них узнаю, но всё может быть. А теперь надо спать, если мне удастся заснуть. Ну а ты по-любому должен отоспаться.

-- Да я тоже не думаю, что засну. Потому что мы... мы фактически сдались, Горный Ветер. И я и ты. Мы всё-таки пускаем их в страну. Хотя и с возможностью выдворить в любой момент. Но я не уверен, что это будет просто на самом деле.

-- Наша беда, Асеро, в том, что большинство не на нашей стороне. Мы и нам всё равно пришлось бы или прогнуться под большинство, или расстаться с властью, а возможно и с жизнью. Раскол среди носящих льяуту, если о нём стало бы известно извне, а стало бы с такими утечками, всё равно бы спровоцировал войну на очень невыгодным для нас условиях. Повторились бы времена Уаскара и Атауальпы. Будь мой отец здоров, у нас ещё были бы шансы на победу, хоть и не очень большие, но теперь... Впрочем, ты и сам понимаешь.

-- Понимаю. Честно говоря, раскол среди тавантисуйцев опаснее англичан. Вопрос именно в том, чтобы переубедить большинство, но это газета, а на Газете Жёлтый Лист. Впрочем, если англичане выкинут что-нибудь из ряда вон, он всё равно замолчать это не сможет... в общем, нужно чтобы большинство поменяло своё мнение, тогда мы сможем всё переиграть. Ну а пока приходится плыть по течению, потому что выгрести против у нас всё равно сил не хватит. Спокойной ночи.

-- Спокойной ночи.

С погодой в день встречи англичан как-то особенно не повезло. Бури не было, но моросил дождь и стоял густой туман. Тавантисуйцы отговаривали английского капитана от столь опрометчивого шага как путешествие по морю в тумане, но тот и слушать не желал, так что теперь официальные представители Тавантисуйю, скрыв свои торжественные наряды под пончо, стояли на портовой площади зябко поёживаясь и моля всех морских богов, чтобы с англичанами ничего не случилось, иначе дипломатические осложнения было сложно предугадать.

Старик наместник выдержал только полчаса, но потом пожаловался, что ему плохо, разнылись старые кости и надо лечь, так что пришлось его отпустить. Асеро с грустью подумал, что через какое-то время и он может не выдержать, и что же тогда делать? Юпанаки наместника был в отъезде из-за аварии на одной из удалённых акваферм и ждать его в этот день явно не следовало, так как тавантисуйцы в такую погоду точно бы не стали выходить в море.

-- Послушай, -- спросил он у Горного Ветра, -- а зачем англичанину так бессмысленно рисковать собой и своими людьми?

-- Затем что их капитан -- рубаха-парень, "драйвер", на их языке.

-- Но ведь он рискует не только собой, но и другими, -- возразил Асеро.

-- Ну и что? Жизнь простых матросов для них вообще не имеет значения. А рисковать они любят.

-- Почему?

-- Потому что если рискнут и им повезёт, то они радуются не просто удаче, а тому, что высшие силы к ним благосклонны, и им будет по жизни везти и дальше. А если неблагосклонны, то жизнь для них всё равно ценности не представляет.

-- Чудные люди, -- сказал Асеро, -- да нелегко нам будет договориться без знания таких нюансов.

Наконец после двух часов ожидания англичане прибыли. После довольно комканного взаимного представления под дождём Асеро повёл самых важных гостей, Джона Розенхилла и Дэниэла Гольда во дворец наместника, где можно было переодеться в сухое и готовилось пиршество. При них ещё был переводчик, юный племянник Дэниэла Гольда по имени Бертран. У юноши было слегка женственное лицо и какой-то наивно-чистый взгляд голубых глаз. Он понравился Асеро больше, чем его патроны, державшиеся несколько сухо и высокомерно. Кажется, они не вполне поняли сначала, что имеют дело с самим Первым Инкой, как-то странно им было, что он без паланкина и даже без коня(заставлять мокнуть и мёрзнуть на холоде ни в чём не повинное животное Асеро не хотел).

Гольду и Розенхиллу кроме умывания и переодевания требовалось ещё и гладко выбриться, а юному Бертрану это было ни к чему, так что он справился быстрее своих хозяев и первым подошёл к пиршественной зале. Он увидел, что служанка накрывает, после чего решил, что звать Розенхилла и дядю Дэниэла пока рано. Розенхилл любил одну шутку -- подойти сзади к женщине-служанке, схватить её сзади за грудь или за талию, и потом наслаждаться её стыдом и замешательством. Но Бертран знал, что в государстве Инков такие шуточки способны вызвать крупный скандал. Хотя женщине, накрывающей на стол явно уже перевалило за семьдесят, но всё равно рисковать не стоило.

Та, поглощенная своим занятием, его не замечала. Около камина спиной к Бертрану стоял какой-то человек и протягивал к огню озябшие руки.

-- Ты бы переоделся, пока не поздно, -- сказал ему старуха-служанка, -- ведь так быстро ты не высушишься, а сидеть за столом долго.

-- Ничего, я уже почти высох, -- ответил человек возле камина, -- а запасного парадного костюма у меня с собой нет. Кстати, наместник выйдёт к столу?

-- Вряд ли, -- ответила старуха, -- он всё ещё дурно себя чувствует, да и не любит он белых людей, всё время от них беды ждёт, -- и тут она заметила Бертрана и смутилась.

-- Не бойтесь меня, -- сказал юноша, -- я понимаю, что белым тут не все рады. Мы христиане, у нас есть совесть и законы, и потому вам ни к чему нас бояться.

Кажется, его слова ещё больше смутили как женщину, так и человека у камина. Дело в том, что на кечуа различаются два слова "мы", одно из них включает тех, к кому обращается оратор, а другое исключает, и употребив второе, юноша вольно или невольно представил дело так, что у его англичан совесть и законы есть, а вот у язычников нет и не может быть совести и законов. А в следующую минуту смутился уже сам Бертран -- он понял, что человек, гревшийся у камина не кто иной как сам Первый Инка. То, что Государь сам, без помощи лакея, подошёл к огню и грелся как простой путник, было ещё полбеды. Но то что простая служанка разговаривала с ним почти на равных было слишком сильным разрывом шаблона. Асеро решил замять неловкость:

-- Не бойся и ты нас, христианин. У нас тоже есть совесть и законы, хотя мы и не христиане.

-- Да, я знаю что законы у вас есть, но они другие. В моей стране, в Англии, нельзя просто так арестовать человек по произволу, есть особый документ....

-- Habeas Corpus, -- сказал Первый Инка, -- знаю про такой. Только он у вас лишь для благородных господ существует, а у нас произвол недопустим ни к кому.

-- Даже к рабам? -- спросил Бертран.

-- У нас нет рабов.

-- А каторжники?

-- Определённые права есть и у них. Над ними тоже нельзя безнаказанно издеваться.

-- Не верю, -- сказал Бертран, -- ведь вы же язычники, как же вы можете быть лучше нас? А у нас каторжников отдают в рабство.

-- Ну не верь, если не нравится. Ты ещё пока первый день у нас, со временем может изменишь своё мнение.

Тем временем Розенхилл и Дэниэл уже переоделись, и, выйдя в холл, обратили внимание на красивую картину на стене. На ней было изображено огромное поле подсолнухов, по которому шли, спасаясь от врага, жители деревни, горевшей на заднем фоне в отдалении.

-- Интересно, за сколько можно купить такую картину? -- спросил вслух Дэниэл, -- за такую экзотику в Европе можно получить бешеные деньги.

-- Вряд ли бешеные. Рисовал-то европеец, индейцы так не смогут, -- ответил Розенхилл, -- а вон той красотке я бы вдул, -- и показал на картине на женщину, прижимающую к груди младенца.

-- А она бы согласилась тебе дать? -- переспросил Дэниэл.

-- Он же индеанка, что её спрашивать, -- пожал плечами Розенхилл.

-- Ты это, осторожнее, -- шепнул Дэниэл, -- наш язык они понимать не должны, но если поймут, мигом могут вздёрнуть. За одни слова.

-- Сумасшедшая страна, -- сказал Розенхилл, -- женщины для того и существуют, чтобы их можно было лапать. Тем более такому красавцу как я!