Впрочем, долго гадать юноше не пришлось. Когда вконец разбитый Диего вернулся домой, там его ждал неприятный сюрприз -- его с нетерпением поджидали сразу три монаха. Один из них сбросил капюшон и сказал противным голосом:
-- Ну что, Диего? Допрыгался? Нет у тебя больше защитничка...
Юноша молчал не зная что ответить. Он и раньше догадывался: если с ним не захотели расправиться в судебном порядке, и несмотря на все "беседы" не арестовали, то значит, будет внесудебная расправа. Да, он не Томас, и без своего друга и учителя он никто и ничто, и кажется, даже его враги это понимают. Но всё равно должны так или иначе проучить, и удивлялся, что с ним ещё ничего такого не сделали. Наверное, ждали чтобы он увидел казнь Томаса? Значит, с ним будет что-то такое, после чего не выйдешь на улицу?
-- Ну что молчишь, братец Диего?
-- Что вы хотите со мной сделать?! -- воскликнул юноша, и его голос дрогнул.
-- А ты угадай, дружочек. Но не бойся, -- говоривший всё время противно ухмылялся, -- жизнь и шанс покаяться мы тебе сохраним, мы же христиане.
-- Вы побьёте меня и изуродуете? Искалечите?
-- Ну зачем же уродовать и калечить? Для этого ты слишком молод и хорош собой, -- ответил монах, -- мы лучше сделаем с тобой кое-что другое...
Не столько эти слова, сколько сальный тон, которым они были сказаны, заставил Диего похолодеть.
-- Мерзавцы! -- в отчаянии вскричал юноша, -- Бог вас покарает!
-- То есть с его планами согласуется всё, чему он непосредственно не мешает? Любая мерзость?
-- Да, в и этом ты сможешь убедиться на опыте, -- ответил монах, -- мы ведь знаем, чем тебя Томас привлёк. Ты очень боялся за свою невинность -- а с Томасом ты чувствовал себя в безопасности. Ты ведь считал себя чистеньким, а нас -- грязными, не так ли? Так вот теперь ты станешь как мы, даже хуже нас.... Разумного судьба ведёт, неразумного -- тащит.
-- Ха-ха-ха, -- расхохотался монах, -- да если бы Господь пресекал бы такое, земля давно бы лишилась монашества. Но раз Господь не возражает... значит, это входит в его планы, -- и монах опять плотоядно ухмыльнулся, -- да, в этом была основная ошибка Томаса. Такие как он, появлялись и раньше. Церковь боролась с ними. И удача была на стороне Церкви. А ведь Господь, если бы захотел, дал бы удачу еретикам... Но не дал -- значит, таковы были его планы...
Если бы у бедного юноши был выбор -- это или костёр, он бы без колебаний предпочёл бы второе. Но выбора у него не было. Конечно, он пытался сопротивляться. Но что он мог сделать один против троих? При том что физической силой юноша никогда не отличался. Увы, исход борьбы был предопределён...
После того как всё закончилось, Андреас с ухмылкой сказал:
-- Можешь гордиться, что тобой овладел будущий Папа Римский, -- и отвратительно захохотал.
Потом они ушли, а Диего остался лежать униженный и раздавленный. Он теперь понял, почему его не сожгли. Сожжённый -- герой, мученик, а он теперь опозорен, он -- никто и ничто. Зачем ему жить теперь? Почему не броситься просто головой в море?Не оставить это осквернённое тело здесь на земле и очутиться там рядом с Томасом, которого больше не жжёт костёр... И тут он вспомнил о старой лампе. Там что-то внутри, какое-то письмо... Откровенно говоря, Диего боялся читать его, боялся боли, которое оно может причинить. Ему и без того было так больно... Но какой же он идиот! Может быть, Томас хотел от него чего-то важного, а он даже не заглянул туда! А вдруг уже поздно? Вдруг то важное, что он должен был сделать, сделать уже нельзя?
Нет, он не имеет права накладывать на себя руки, пока не разберётся с этим делом. Он должен....
В лампе оказалось две бумаги -- одна из них была подписана "для Марии", и Диего не стал её вскрывать. Из всех Марий имелась в виду безусловно одна-единственная -- та девушка, которой три года назад они помогли скрыться с возлюбленным. Томас часто её вспоминал наедине с Диего, и тот знал, что она была одним из самых дорогих для Томаса людей. Но если она в Тавантисуйю, то значит, ему дорога туда.
Вторая записка была адресована самому Диего. Она гласила:
Брат мой Диего!
Я знаю, что когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет в живых. Я часто думал в тюрьме о причинах провала нашего дела -- и понял одно. Белым людям слишком мешает высокомерие, которое они испытывают к туземцам-язычникам. Они готовы внимать эллинской мудрости язычников, потому что те, якобы были образованны и культурны, но признать образованность и культуру за индейцами они не способны. Диего, здесь тебя ждёт только смерть, сбрось монашеский клобук и беги в Тавантисуйю. Я уверен, что твоя Родина примет тебя.
Кроме того, я узнал, что против Тавантисуйю готовится гнусность. Испанская корона и Святой Престол думают под каким-нибудь надуманным предлогом запретить торговлю с Тавантисуйю, а потом, когда инки волей-неволей будут вынуждены пойти на переговоры, прислать в Куско испанского посла с особым "подарком". Это будет дорогой плащ золотого шитья, пропитанный ядом. Стоит только Асеро коснуться его -- и он умрёт в страшных мучениях. Диего, умоляю тебя, плыви в Тавантисуйю и предотврати беду, которую я невольно навлёк на Первого Инку -- ведь это я имел неосторожность сказать при дворе, что у инков не в моде перчатки. Лишь потом я узнал, почему меня про это спрашивали!
Томас
Диего понял, какое важное значение имела эта записка. До того он колебался -- стоит ли бежать в Тавантисуйю. Как там примут сына вора? Томас говорил, что по инкским законам сын за отца не отвечает, но мало ли... Но теперь он просто обязан рискнуть собой. Жизнь Первого Инки, жизнь всей Тавантисуйю в его руках. Он пойдёт в порт немедленно. Если там не окажется корабля Эрреры, то он залезет в трюм любого другого корабля, идущего в том направлении, а уж там найдёт способ пересесть. Только бы не опоздать...
Диего вдруг понял, что той тяжести, которая давила на него после случившегося, больше нет. Как будто внутри лопнуло что-то. И зачем он думал сбрасывать с себя осквернённое тело, если достаточно просто сбросить клобук в крапиву и начать новую жизнь там?
Нет, он больше не вернётся домой, надо скорее спешить в порт. По счастью, корабль капитана Эрреры уже прибыл.
Эррера его принял как родного. Узнав о смерти Томаса, он сказал:
-- Жаль беднягу, если бы я прибыл раньше, может, удалось бы организовать ему побег. Впрочем, он знал на что шёл. А также, я думаю, знал, что ты попробуешь убежать в Тавантисую.
-- Он велел мне передать для Инти важное послание. Против Тавантисуйю намечается очередная гнусность.
-- Значит, нужно спешить, -- сказал Эррера, -- а для пущей безопасности я посоветую тебе следующее -- оставь записку, будто ты утопился и сбрось в воду свой клобук. Одежду я тебе дам новую.
Юноша с радостью выполнил это. Поскольку Диего из-за маленького роста выглядел несколько моложе своих двадцати лет, Эррере не трудно было выдавать его за своего юнгу. Конечно, бывшему монаху, не привыкшему держать в своих руках подолгу что-то тяжелее пера, приходилось нелегко, но всё-таки он был почти счастлив, если бы не три обстоятельства.
Первым из них была скорбь по Томасу и досада от невозможности хоть как-то наказать негодяев, обрекших его на пытки и смерть.
Вторым был страх не успеть вовремя. Вдруг испанский корабль с послом и страшным даром уже случайно перегнал их в море?
А третьим было ещё одно обстоятельство весьма деликатного свойства. Диего с тревогой присматривался к выступившим кое-где у него прыщикам. Конечно, даже если появятся, может, это ещё ничего не значит, может, они всего лишь результат грязи, ведь на корабле не помоешься, может быть...
