Первая часть.
-- В объятья Родины.
Наконец корабль Эрреры прибыл на Кубу, и тот радостно сообщил юноше, что в порту есть "Мать Огня", корабль лично знакомого ему тавантисуйца. "Уж он тебя доставит к Инти в целости и сохранности". В ночь перед знакомством юноша почти не спал, волнуясь, то ли как школьник перед первым школьным днём, то ли как влюблённый перед первым свиданием. Увидеть настоящих живых тавайтисуйцев, говорить с ними, услышать родную речь...
Увы, всё оказалось не так радостно, как он ожидал. Оказывается, согласно по тавантисуйским правилам, чтобы взять человека на борт, его должен был внимательнейшим образом корабельный лекарь, а для этого надо было раздеться перед ним догола!
Не сказать, чтобы Диего это понравилось, но деваться было некуда. Dura lex sed lex -- тавантисуйцы придерживаются этого правила куда строже, чем римляне.
Однако осматривающий его лекарь по ходу дела всё больше мрачнел и мрачнел:
-- Давай прямо, ты много по борделям шлялся?
-- Я не виноват, -- всхлипнул Диего, -- Клянусь, я никогда...
И больше он не мог вымолвить ни слова, так как залился слезами. Сомнений уже не было ? мерзавцы его заразили и теперь он обречён сгнить заживо... Конечно, от сифилиса есть какие-то лекарства, но они лишь приглушают болезнь, а не изгоняют её совсем. Он обречён. И бесполезно молиться об исцелении -- слишком хорошо Диего знал, что его нет.
-- Не плачь, -- ответил лекарь, -- я сделаю всё, чтобы тебя вылечить. Только вот везти тебя придётся отдельно от остальных и есть из отдельной посуды.
-- Я буду совсем один?
-- Нет, а твоё счастье, у нас лежит один юноша, больной малярией. Так что ты время проведёшь вместе с ним.
-- Тогда я могу заразиться ещё и малярией, и не доехать до Тавантисуйю живым.
-- Наоборот, я должен тебя заразить малярией. Тогда она убьёт в тебе сифилис, а саму малярию мы тебе потом вылечим.
-- Я не понимаю....
-- Видишь ли, сифилис вызывают мелкие черви, которые умирают от жара, который возникает при малярии. Конечно, это рискованно, но... выбора у тебя всё равно нет.
Диего вздохнул. Он знал, что тавантисуйцы не спрашивают, хочешь ты лечиться или предпочитаешь сгнить заживо. Жизнь человека не принадлежит ему лично. Больной опасен для окружающих, потому что может их заразить. Значит, его надо вылечить, а пока он не вылечен, отделить от остальных.
Время, проведённое в лихорадке, Диего потом вспоминал как смутный сон. Порой в беспамятстве к нему являлся противный монах, и хохотал над его несчастьем: "Умираешь? Ха-ха-ха! Помогли тебе твои любимые добрые тавантисуйцы? Ха-ха-ха! А я стану Римским Папой". "И всё равно сгниёшь от сифилиса, мерзавец!" "Тебя лихорадка раньше убьёт!".
Но как бы тяжело и мучительно всё это ни было, потом всё прошло. Диего выздоравливал, чувствуя себя безмерно счастливым. Он теперь не будет гнить заживо. Исчез мерзкий страх, что его нос провалится, а мозг сгниёт. Диего чувствовал себя так, как будто у него с души свалился тяжёлый камень. Он будет жить, может жениться даже, а Андреас остался с носом, а скоро будет и без него. Конечно, злорадствовать на тему чужой болезни не очень хорошо, но учитывая все злодеяния этого негодяя, юноша не чувствовал раскаяния за свои мысли, хотя раньше собственная душевная чистота его очень волновала.
На корабле ему скучать не пришлось. Его расспрашивали о жизни в Испании, а сам он узнавал много нового о жизни в Тавантисуйю. Всё-таки Томас видел далеко не всё и не на все подробности мог обратить внимание. Например, юному Диего было странно, что почти все тавантисуйцы вступают в брак, и ни бедность, ни отсутствие родителей с домом этому не помеха. Жильё выдадут. Или что моряки не просто умели читать и писать, но в перерывах между вахтами читали довольно сложные книги по технике и художественные, на судне полагалось иметь небольшую библиотеку.
Диего думал о будущем. После того как он передаст послание Томаса, ему надо будет как-то жить в Тавантисуйю, чем-то заняться... Раньше он думал, что сравнительно неплохо образован, но если даже простые матросы тут настолько грамотны, то уж рядом с образованными людьми он будет выглядеть настоящим невеждой. Но может быть, для него всё-таки найдётся место переводчика? Ведь для него и кечуа, и испанский -- родные языки, да и латынь он знает хорошо. Так что устроится здесь он скорее всего сможет.
С такими мыслями он прибыл в порт Тумбеса.
Однако Родина встретила его не сказать чтобы очень ласково. Капитан Альбатрос привёл его к координатору службы безопасности Ворону, тот выслушал его историю, прочёл записку Томаса, и мрачно распорядился взять юношу под стражу и направить под конвоем в столицу.
Сам по себе конвой огорчал юношу не сильно -- видимо, таковы правила, да и шпионов тут не зря опасаются. В конце концов под конвоем даже безопаснее и для него самого. Пугало его другое -- несмотря на всё заступничество и уверения Альбатроса, Ворон всячески подчёркивал, что не верит ему, хотя несколько раз проводил допрос, переставляя вопросы так и эдак, всячески стараясь найти противоречия в показаниях. А ведь если ему не поверят, то Первый Инка, а с ним и вся Тавантисуйю обречены... Правда, всё равно оставалась надежда, что такого важного свидетеля как он допустят до самого Инти, и тогда недоверчивость Ворона не будет иметь значения. А допустить должны, иначе зачем везти его в столицу?
В столице опять какие-то воины опять задавали ему те же вопросы. До Инти его опять же не допускали. Юноша не мог понять, верят ему или нет, сколько всё это ещё будет длиться. Он уже потерял счёт дням и как ни заставлял себя крепиться, однажды вечером не выдержал и расплакался. Услышав это, к нему зашёл один из воинов с приветливым лицом и сказал ему:
-- Не плачь, не долго тебе осталось тут томиться. Я понимаю, что ты совсем замучился в этой тюрьме, но мы должны были исключить малейшую возможность обмана. Завтра всё решится.
-- Меня отведут к Инти?
-- Нет, но Инти в курсе событий. Завтра прибудет испанский посол с подарками. Проверим, действительно ли у него припасён отравленный плащ.
-- Почему вы не верите мне? -- спросил юноша.
-- Лично я тебе верю. Но тебя могли обмануть.
-- Нет! Томас не мог...
-- Верю, что не мог, -- сказал воин, -- но кто сказал, что не могли обмануть и самого Томаса?
Эта мысль никогда не приходила Диего в голову и он не знал, что на это ответить. Воин же сидел на краю его кровати и в его взгляде была боль и печаль.
-- Я тебе скажу, Диего, что дела Тавантисуйю очень плохи. Нам уже объявили торговую блокаду, добрые католики уже не смогу торговать с нами легально, а если Андреас станет Папой Римским, то война и вовсе неизбежна, -- воин устало приложил ладони ко лбу, -- Диего, я тебе верю. Скажи мне только совсем честно -- как ты думаешь, почему тебя отпустили, а не арестовали ещё до казни Томаса? Ведь они же не могли не понимать, что ты его близкий друг?
-- Мне всё равно было некуда деваться.
-- Но ведь ты уплыл на корабле. А корабль Эрреры мог приплыть и раньше. Да и не думаю я, что для них связь Эрреры с Тавантисуйю секрет.
-- Они думают, что я покончил с собой. Я изобразил это так.
-- Но они не могли на это рассчитывать. Или... могли? Смерть друга -- это очень тяжёлый удар, но всё-таки с собой из-за этого обычно не кончают.
-- Мне кажется, что они всё-таки хотели довести меня до самоубийства... ? ответил Диего.
-- Ну а чем ты можешь это подтвердить?
Диего глубоко вздохнул:
-- Хорошо, воин, я тебе тоже доверяю и потому скажу то, о чём молчал раньше. Я молчал потому что меня мучил стыд. После казни Томаса они пришли ко мне и... и надругались. После случившейся беды я и в самом деле был готов утопиться. Думаю, что они рассчитывали на это.
-- Скажи, как звали негодяя, который сделал с тобой это?
