Литмир - Электронная Библиотека

-- И что Жёлтому Листу могло тут не понравиться? ? спросил наконец Первый Инка, обращаясь не столько к автору картины, сколько к самому себе.

-- Возможно, он считает неправильным напоминать о поражениях, ? сказал Славный Поход.

-- Но у нас итак эту историю знает каждый школьник, ? возразил Асеро, ? хотя знать -- одно, а вот так увидеть -- другое.

-- Жёлтый Лист увидел в этой картине непочтение к потомкам Солнца, ? ответил Карандаш.

-- Что за бред, ? сказал Асеро, ? я не вижу здесь никакого непочтения. Похоже, Жёлтый Лист решил на всякий случай перебдеть. Когда-то такие как он "Позорный мир" пытались запретить, но хотя теперь это кажется смешным, урок не всем впрок. Разрешение я могу написать сегодня же, а с Жёлтым Листом я поговорю.

-- Умоляю тебя, государь, сними его с должности Главного Оценщика. Сам видишь, что из-за его желания перебдеть многие прекрасные произведения не могут дойти до народа.

-- Хорошо, сниму. Кого бы хотел видеть ему на замену?

-- Государь, а зачем ему замена? Зачем вообще кто-то должен оценивать наши творения на предмет крамолы? Почему ты не можешь предоставить свободу творить для пера и кисти?

-- Нет, этого я сделать не могу, ? ответил Асеро, густо покраснев, ? я верю, что лично ты честен и ничего дурного не замышляешь. Но можно ли так поручиться за всех, кто держит в руках кисть и перо?

-- Поверь тому, кто держит в руках кисть не один десяток лет, ? сказал старик, ? мы можем рисовать только правду. Неправду написать просто невозможно, кисть тебя не послушается.

-- Почему?

-- Чтобы творить -- нужна внутренняя убеждённость.

-- Так правда или внутренняя убеждённость? ? переспросил Асеро.

-- А разве это не одно и то же? ? удивился старик.

-- В том-то и беда, что нет. На моей памяти были случаи, когда люди, в чьей невиновности многие были искренне убеждены, оказывались неожиданно для всех преступниками. И доказательства были неоспоримы. Случается, что преступники, стараясь произвести впечатление на слушателей, весьма убедительно лгут, а потом за ними другие повторяют ложь, искренне веря в неё. А по твоей логике убедительно лгать невозможно.

-- В суде иные и в самом деле правдоподобно лгут, никто не спорит, однако перо и кисть лгать не способны.

-- Как сказать... У христиан немало книг, в которых описывается, что предаюсь жестоким тиранствам и непотребствам. Я не буду говорить подробнее, ибо даже краткий пересказ этих мерзостей способен вогнать в краску. Но тем не менее их авторы убеждены, что они пишут правду, ведь хотя они не знают обо мне ничего, но, по их мнению, противник христианства должен творить жестокости и предаваться непотребствам. Но от того, что они представляют меня жестоким извергом и развратником, это же не становится правдой.

-- Допустим, пером лгать и получается. Но кистью всё-таки нет.

-- Пусть даже и так. Однако правда всё равно у всех разная. Во дни своей юности я был в Испании и видел во дворце портрет Карла V. Если бы я не знал, что это тиран, по вине которого наша родина едва не захлебнулась собственной кровью, то я бы, глядя на портрет, никогда бы такого не подумал. И ведь тот, кто его рисовал, действительно об этом не думал. Что им за дело до судьбы каких-то жалких дикарей, для них это не важно.

-- Но как же художнику могло быть не важно, убийцу он рисует или нет? Не могу поверить в это! Когда я рисую человека, я стараюсь проникнуть в душу того, кого изображаю, а без этого просто ничего не получается.

-- У тебя -- может быть. Но представь себе богатого европейца... ну даже не обязательно короля или герцога, а просто владельца огромных богатств, который решил часть своих денег потратить на науки и искусства. Те, кого он одарил от своих щедрот, будут видеть прежде всего добродетели своего благодетеля, его щедрость, ум, образованность. Для них именно это важно, это правда. Они не думают, отчего их благодетель так богат. Не думают о том, что для того чтобы их благодетель мог наслаждаться роскошью, многие тысячи несчастных должны погибать на плантациях и в рудниках, а при обращении этих несчастных в рабство белые хищники сжигали целые деревни вместе с жителями. Если бы те, кто воспевал добродетели своих благодетелей, рисковали бы подвергнуться такой участи, если бы знали, что их тоже могут ради прибыли обречь на смерть и рабство, то они бы по-другому запели.

-- Но ведь мы -- не белые люди.

-- Да, ? ответил Асеро, ? Мы не белые люди и потому с нами могут так поступить. Мы помним, что пытались. И оттого мы понимаем, что те, кто страдает на рудниках и плантациях -- братья нам, такие же люди как мы, ничем не хуже. Но кроме того, у нас есть наука о мудром государственном устройстве, завещанная нам Манко Капаком. Манко Капак сумел подрубить основы рабства, кроющиеся в частной собственности, потому у нас не может быть щедрых богачей-благодетелей. Но раз их нет, то науки и искусства могут существовать лишь за счёт государства. А то, что делается за счёт государства, не может не контролироваться так или иначе. Так что я могу сменить Оценщика, и сделаю это, но отменить контроль в принципе не могу.

Художник на это ничего не ответил.

-- Скажи, а почему христиане так часто рисуют нагих? ? спросил Славный Поход, ? вроде же это у них грех.

-- Не грех, если это святой мученик. Кроме того, некоторые из них верят, что совершенное тело есть ключ к совершенству души.

-- Что за бред, ? сказал Славный Поход, ? разве эти вещи между собой связаны?

-- Мне кажется, что наоборот, ? сказал Асеро, ? вернее, кто насколько красивым родится, это уж от везения зависит, но добродетельный человек это не тот кто себя нежит и бережёт, а наоборот, тот кто собой рискует, так что мозоли или шрамы будут у такого обязательно.

-- Легко тебе говорить, с тебя охрана пылинки сдувает, ? мрачно ответил художник.

-- В дни своей юности я не ходил под охраной, так что шрамов от старых ран у меня на теле хватает.

-- Гм, ? сказал художник, ? Кажется, теперь я понимаю, почему изображение европейских красавцев и красавиц у столь многих после войны вызывало отвращение, хотя до этого вызывало интерес, как и всё, связанное с Европой. Ведь у многих тела были обезображены ранениями, а женская нагота и вовсе будила воспоминания о позоре. А ведь казалось бы, прекрасное должно радовать глаз всегда....

-- Что кажется прекрасным в одних условиях, может вызывать отвращение в других. Ладно, договорились. Бумагу с разрешением показывать твою картину я пришлю вместе с гонцами, которые доставят тебе творение твоего отца для снятия копии. А Жёлтого Листа я освобождаю от должности.

-- Да, государь. Договорились. И... извини, что я был слишком резок поначалу. Теперь, переговорив с тобой и поглядев на тебя, я многое понял.

Вернувшись во дворец, Асеро тут же не откладывая вызвал к себе Жёлтого Листа со всеми отчётами по его делам, и списком жалоб со стороны авторов на него, после чего окончательно убедился, что с этой должности его необходимо снять. Хотя формально снятие и назначение кандидатур должны были утверждать все носящие льяуту, но теперь, когда Асеро правил уже более десяти лет и никто не считал его неопытным мальчиком, в этих вопросах с ним обычно соглашались.

Асеро пытался уговорить Жёлтого Листа уйти добром, но тот, хоть и не протестовал, был крайне раздосадован, хотя и пытался не выдавать собственную досаду. Чтобы у столь неприятной сцены было как можно меньше свидетелей, Асеро выбрал в качестве места для разговоров скамейку во внутреннем дворцовом саду, и теперь на ней были разложены бумаги с отчётами, сами же Асеро и Жёлтый Лист стояли неподалёку. Жёлтый Лист сквозь зубы цедил:

-- Значит, снимаешь меня с должности Главного Оценщика, и позволяешь выставить это оскорбление твоего рода на всеобщее обозрение?

-- Да что в этой картине такого, чтобы не позволять её показывать? Тебя же не смущает "Позорный мир", где Великого Манко бьют, оскорбляют и держат на цепи как собаку?

60
{"b":"596094","o":1}