-- А если недостойным льяуту сочли бы тебя? Что бы ты сделал?

-- Подчинился бы закону, -- пожав плечами ответил Асеро, -- это означало бы, что я крупно провинился. И подлежу суду.

-- Значит, твоя власть не абсолютна?

-- Как видишь.

Бертран не знал что сказать. Неужели это -- слова тирана? Порой он грезил идеей выборного правителя, но всегда считал, что даже и выборные правители обязательно должны цепляться за власть до последнего. Потеря статуса правителя -- это такое унижение для гордости, что оно казалось хуже смерти.

-- А если бы суд приговорил тебя к смерти?

-- Ну что бы мне оставалось, кроме как подчиниться? -- ответил Асеро, -- но всё это так, пустые разговоры. Чтобы заслужить смерть, надо всё-таки сознательно натворить что-то дурное. А я наоборот, стремлюсь к благу моего народа. Да, я могу совершить ошибку. Ошибка может иметь очень серьёзные последствия. И тогда я сам себя сочту недостойным льяуту. Но пока ничего такого не произошло, что думать об этом?

-- Однако у нас за границей много пишут про якобы совершаемые тобой непотребства. Пишут, что ты опозорил много женщин. Иные говорят даже, что ты не пощадил даже собственных дочерей, ведь инцест входит в ваши обычаи...

-- Я уже объяснил твоему дядюшке, что это чепуха полная. А пишут её... ну для публики специально пишут. Ну даже если бы они узнали про мою семейную жизнь правду -- ну что у меня только одна жена и это меня вполне устраивает, но во-первых, это бы европейцам показалось бы скучным, а может, даже и неприятным. Ведь как-то неловко после этого дома терпимости посещать, раз даже государь может жить, не предаваясь чувственным излишествам. Ну а если написать, что я обесчестил сотни женщин, имею всех Дев Солнца без разбора, да и даже до собственных дочерей добрался -- так это обыватели будут читать с интересом и удовольствием, вздыхать и говорить себе: "Как хорошо, что мы живём не при тирании...".

-- Но если бы такое вскрылось, то что бы было?

-- Ну такое невозможно. У нас, носящих льяуту, вся жизнь на виду друг у друга проходит. Поэтому тайно друг от друга предаваться непотребствам мы не можем.

-- И Инти не может?

-- Разумеется, не может. А у вас там просто в ходу привычное лукавство. Ну сказали бы прямо, что не любите Инти за исполнение им его прямых обязанностей. Что врагов Тавантисуйю вы считаете героями, а грозу врагов соответственно злодеем. Нет, непременно надо человеку какой-то разврат и непотребства приписать.

-- Допустим, распутство тебе и в самом деле приписали, -- сказал Бертран, -- но как быть с тем, что ты жестоко расправился с каньяри?

-- А почему я с ними расправился, знаешь?

-- Потому что они восстали.

-- А почему они восстали, как ты думаешь?

-- Потому что им было плохо, хуже чем другим народам под твоей властью, -- ответил Бертран, -- если бы это было не так, то зачем бы им восставать?

-- Глупости, народ каньяри никто специально не ущемлял, -- ответил Асеро, -- у нас для всех народов равные права и равные обязанности. Но только среди каньяри нашлись такие, которые равными с другими народами быть не пожелали. Набеги им на соседей делать хотелось. Они и подняли восстание, сманив за собой остальных. Ведь у каньяри сильны родственные узы, если троюродный брат восстал, то и ты должен. И что оставалось инкам, кроме как подавить мятежников силой? -- сказав это, Асеро внимательно посмотрел на юношу. На этот разговор он согласился, потому что Бертран ему определенно нравился. Он казался ему более чистым и прямым, чем его высокие покровители, а теперь он ещё более убедился в этом, видя прямые и чуть вызывающие вопросы юноши. Он очень надеялся, что юношу удастся расположить к себе, а через это выведывать планы англичан, а для этого нужно держаться с ним не подчёркивая своё величие, а наоборот, как с другом. Но юноша ему, к сожалению, не доверял, и теперь удалось выяснить почему.

-- Мне кажется, что силой давить нельзя, -- сказал Бертран, -- никого, никогда. Надо было просто отделиться от них, поставить границу и пусть живут как хотят.

-- Но ведь чтобы жить как хотят, им обязательно нужно делать набеги на соседей. Хоть стену построй, всё равно будут границу щупать. К тому же... к тому же они всё равно изначально жили чересполосно с другими народами, стеной от них не отгородишься.

-- А может, всё дело в том, что ты хочешь распространить власть инков на все народы, как завещали тебе твои божественные предки? -- сказал Бертран и посмотрел Первому Инке в глаза.

-- Вопрос в том, что я должен делать, а не в том, чего я сам хочу или не хочу, -- ответил Первый Инка, -- я должен заботиться о благополучии своего народах. А для этого я должен защитить мирных тавантисуйцев от набегов. Потому необходимо было подавить мятеж каньяри. Но ведь и о каньяри я должен заботиться -- отучить их от дурных привычек к набегам. Когда отучу -- тогда и будет всем хорошо. Как у вас говорят -- волки сыты, овцы целы.

-- А если не получится отучить?

-- Если не получится -- что же, придётся с этим разгребаться моему преемнику. А мне хоть крупной войны и кровопролития не допустить бы.

-- Инка, неужели ты и в самом деле стремишься к этому? К лучшему для своих подданных? А почему ты убил своего соперника в борьбе за престол?

-- Кто тебе сказал, что я убил его? -- ответил Асеро, вздрогнув, -- я его лишь выслал за пределы Родины. А он, между прочим, изначально хотел убить меня. Если бы ему повезло и меня бы прикончили на следующий день после законного избрания -- то вряд ли бы вся Европа плакала обо мне также, как плакала о нём.

-- Что ты убил его -- вся Европа знает. Да, может он тоже был не без греха, но всё-таки его кровь на твоих руках, -- сказал юноша тихо, -- с таким грехом на душе нельзя править, ты должен покинуть свой пост, принять Христа в сердце и провести остаток жизни в покаянии. Я сказал тебе правду. Можешь убить меня за это.

-- Зачем ты говоришь так, зная, что я этого не сделаю? Да, я убил его. Но убил -- защищая свою жизнь, уже одно это меня оправдывает. Хотя куда важнее жизни для меня то, что этот подонок больше никогда не сможет причинить вред моей Родине. Ты когда-нибудь сражался, защищая что-то дорогое для тебя, Бертран?

Юноша покраснел. Совсем юным ему хотелось сражаться за что-то чистое и высокое, например, за Христианскую Веру, но никогда в жизни ему не случалось ничего такого. А потом он понял, что любая вооружённая борьба связана с пролитием невинной крови, и очень редко когда оправдана.

-- Не в этом дело, Инка, -- ответил он, -- я часто слышал, как вы сравниваете ваше государство с удачно построенной плотиной. Но в самом его основании вы допустили ошибку. Вы, инки пытались осчастливить людей насильно, принуждая их к тому, что вам казалось правильным... Даже если вами руководило не властолюбие, а именно любовь к своим подопечным... -- Бертран закрыл глаза руками, -- да, именно потому что вами руководила любовь к своим подопечным, и вы желали им блага, вы натворили столько жестокостей, сколько и не снилось инквизиции. Вы делали флейты из костей своих врагов, вы сдирали с них кожу, варили в кипящем масле, вы...

-- Да ничего подобного мы никогда не делали, -- ответил Асеро, -- послушай, ты начитался бреда полубезумным проповедников, приписывающих нам все мыслимые и немыслимые грехи, а потом начинаешь меня обвинять. Поначалу мне понравилась твоя прямота, но за время разговора ты уже мог бы понять, что я не тот негодяй, которого рисует тебе твоё воображение. Хотя порой мне кажется, что вам, белым людям, нравится думать обо мне как о негодяе. Почему вы, белые люди, так горазды учить нас? Или мы, по-вашему, сами не можем решать, что для нас хорошо, а что -- плохо? Почему, по каким критериям, кроме религии, вы считаете нас хуже вас?

-- Дело даже не в том, что вы хуже, -- ответил Бертран, -- конечно, есть тирании и пострашнее вашей. А в том, что вы -- своего рода альтернатива нашему миру, пока вы этого не очень показываете, но ваша цель -- не просто торговля с нами, вы хотите заразить нас своими идеями, а потом переделать у нас порядки по образцу ваших, разве не так?