Снег повалил щедро, по-зимнему. Забелил крыши машин, превратил их в гладкие гипсовые слепки, в безликие заготовки на полках ленивого скульптора. Сергей Сергеич вышел из здания, потоптался возле своей «мазды», подумал и повернул в сторону метро. В подземке сухо, а сегодня ещё и быстрее, чем на колёсах.
Грядёт совещание директоров, подведение итогов года. Луковище в январе всё равно придётся увольнять. Вернее, сказать ей, что её услуги больше не нужны. Даже не потому, что она не справляется. Просто колл-менеджер Лена собирается вернуться на работу. Непонятно, что там творится у Лены в семье, да и Сергей Сергеичу это безразлично, но, если работник готов приступить к своим обязанностям, несмотря на декретный отпуск, директор не имеет права препятствовать. Лене тоже нужны деньги, и она ни в чём не виновата.
А вот Сергей Сергеевич виноват. Он не может понять, в чём его вина, но уже несколько дней нет ему покоя. Что-то такое ноет и свербит внутри, от чего приходится отмахиваться, выкручиваться и заставлять себя искать во всём позитив, но с позитивом у Сергей Сергеича плоховато получается. Особенно когда в голове вертятся мысли о Сане, о Лене, об этом проклятом Лёше, будь он неладен. О том, что заварушку устроил кто-то там, наверху, а разгребать придётся ему, Сергей Сергеичу. Так же, как разгребают снег вокруг напрочь занесённого и заледеневшего автомобиля.
Хорошо, что завтра обещают конец снегопада. Может, снег растает сам. Хотя в этом тоже нет ничего хорошего – до самого Нового года мы снова будем прыгать через лужи. Прыгать, скользить, поддерживать друг друга и говорить – спасибо. Поддержали – спасибо. Не вышло – тоже всё в порядке.
Кабесео[1]
«Это не зов, не приказ, даже не приглашение. Вы можете пойти, а можете и не пойти. Вы можете просто слушать друг друга, сидя в разных углах зала – и связывает вас только взгляд.
Когда вы идёте в паре под музыку, делаете “квадрат”, “крест” или “сэндвич”, вы одновременно и принадлежите себе и не принадлежите. Партнёрша слушает партнёра всем телом – не ушами и не корпусом, а каждым волоском на коже, она расслаблена, она доверяет. Партнёр не просто управляет дамой, потому что дама не аппарат, чтобы ей управлять. Мужчина – само сердце нового существа, которое называется парой. Он ветер, а партнёрша – шлейф.
Контакт должен быть максимальным. У вас соприкасаются грудь и головы, ноги тоже время от времени касаются друг друга – чувствуют! Не бойтесь друг друга, это самое главное – не бойтесь…»
Мои подопечные танцуют. Ноги, спины, плечи, наклонённые к партнёру «домиком». Гардель поёт о «далёкой земле своей», на которой он хотел бы умереть, и о том, что лошадь, на которую он ставил, отстала от фаворита на одну только голову. Маленькая эстрада с более-менее ровным полом, в закутке парка, на дальнем краю платановой аллеи. Август, сезон перевалил за середину. За короткий двухнедельный отпуск нельзя научиться танцевать аргентинское танго по-настоящему, но можно вдохнуть его хмель и чуть-чуть, понарошку, опьянеть. Вообразить себя завсегдатаем маленьких портовых милонг. Несерьёзные отдыхающие, не знающие, как убить время вечером, приходят сюда слушать старые ритмы, гитару и бандонеон, чтобы потом пойти по набережной, в одиночку или с кем-то вместе, в смутной тоске, которая легко забывается. По сути, неважно, умеете ли вы танцевать. Проводить? Ну, разве что до набережной. Что ж, проводите.
В это время суток работающие горожане обычно идут домой, а курортники – снова, в который уже раз за день, к песку и воде. На светлой песчаной полоске тоже происходит своя жизнь. Чебуречник тащит на немноголюдный уже пляж эмалированное ведро, в нём киснут жаренные в масле огромными пластами теста с подобием фарша внутри – и всё это пахнет цыганщиной и разгильдяйством. Парочка пьёт дешёвое вино из пакета, женщина откинулась на пластмассовом шезлонге, положив руку на песок ладонью кверху. Мужчина в светлой рубашке сидит рядом и льёт в одноразовый стаканчик красное сухое цвета шоколадной космеи.
Праздничный дух летних курортных городков – не для местных жителей, мы ему подыгрываем, мы его аккомпанемент, а танцующие – это вы, да-да, вы, но танцующие уходят, а музыка остаётся, она продолжает звучать даже тогда, когда ни одна пара не выходит в салиду. Что вы говорите? Нет, спасибо. До свидания, нет-нет, не стоит, послезавтра встретимся на занятии.
Ничего не произойдёт в моей жизни больше – будет всё то же самое, вот, к примеру, эти платаны, липы и ели, странно прижившиеся в нашем тёплом краю. Только уроки танцев, только пары – чужой человек плюс чужой человек равняется танец, моё дитя, живущее несколько минут, одну недолгую танду. Смешно.
Так я иду вдоль набережной, и все эти неумные мысли лезут в голову потому, что я устала, проголодалась и больше нет сил слушать Гарделя. Мой сезонный заработок – сплошные слёзы, из года в год ничего не меняется, но я и не хочу менять. Дочь уехала, ученики приехали, студия работает, лето движется к концу.
Я не завсегдатай уличных кафе, но сегодня мне хочется передохнуть, сесть за столик, под зелёный навес с надписью «Туборг». Сажусь, поворачиваюсь вполоборота к улице. Лимонад? Да, принесите, пожалуйста, лимонад. И больше ничего. Только лимонад.
Невысокие круглые фонари, стоящие вдоль набережной, похожи на огромные порции мороженого. Я сижу и наблюдаю за тем, как туда-сюда мимо меня ходят люди, праздные и деловые, разговаривают о тысяче разных вещей и ни о чём вовсе. Несут в пакетах пляжные вещи, фрукты, книжки, запотевшие пластиковые бутылки. Пёстрый уличный мусор скапливается вдоль бордюров, всё отжившее свою короткую дневную жизнь сбивается к обочинам, чтобы потом исчезнуть в чёрном мусорном мешке ночи. Я скольжу взглядом по поверхности картинки – точно так же я рассматриваю на улице, проходя мимо, репродукции местных ренуаров, их ненастоящее, маслянистое море, столики, портреты посетителей уличных кафе, прописанные нарочито рваными и яркими мазками. Я нечётко вижу детали, только некие разноцветные штрихи, но нет резона заглядывать каждому встречному в глаза глубже, чем получается.
Странным образом мой взгляд останавливается на человеке, сидящем за столиком напротив, лицом ко мне. Это пожилой человек, мужчина, ему далеко за шестьдесят. Одет он во что-то летнее и светлое, на голове шляпа, ноги вытянуты в проход, рядом со столиком – тросточка. Седые усы, тёмные глаза, а подробности – нечётки. Было бы глупо, если бы я сейчас достала из сумочки очки специально для того, чтобы разглядеть его лицо. Но он смотрит на меня. Сощурился, чуть запрокинул голову. Смотрит, не отрываясь. Я тоже, не отрываясь, смотрю на этого пожилого мужчину. Просто молча смотрю.
И меня вдруг окатывает тёплая волна, это происходит независимо от моего сознания. Чьи-то руки подхватывают моё тело, внезапно ставшее маленьким, кружат его, и пространство съезжает слева направо и вверх – я вдруг вижу нашу старую квартиру на Красном проспекте в Новосибирске, где я родилась, а родители жили ещё вместе. Я вижу зелёную обивку дивана, продолговатое зеркало на дверце поцарапанного шкафа цвета тёмного ореха, и в этом зеркале – молодого мужчину, он смеётся и держит на руках ребёнка в цветной распашонке. Лицо ребёнка разукрашено метиленовой синькой, этот ребёнок – я, я знаю это точно. Я вижу своё отражение в зеркале, противное лицо ветряночного чудища, и мне становится страшно, я плачу, а мужчина что-то напевает, тормошит меня, поддерживая подмышками, смотрит на моё страшное размалёванное лицо и повторяет: «Синенький цветочек ты мой, си-и-и-ненький!» А потом вижу бабушку, и себя уже постарше, классе во втором, и бабушка отчитывает меня: «Такая же лентяйка, как твой папенька. Тоже приходил домой и весь вечер валялся, ноги задрав к потолку!», и это чувство стыда за себя, за «папеньку», за бабушку, и вообще – хоть провалиться сквозь землю… А ещё фотографии: чёрно-белые свадебные мамины фотографии, на них отец молодой, высокий, черноволосый. И ещё страничка в Интернете, Викентьев Николай Витальевич, директор новосибирского завода номер 60. Тяжёлые глаза, усы и залысины по бокам невысокого лба. Телефонный звонок – здравствуй, папа, не узнаёшь, может, лучше с вами на Вы, у вас была дочь, помните? – нет, этого не может быть, ну как поживаешь, да, да, если что-то нужно – звони.
