Потери врага исчисляются почти в пять тысяч человек. Наши были бы совсем ничтожными, если бы нам не приходилось сожалеть о смерти нескольких офицеров, павших в главном заходном движении.

На другой день после этой победы, генерал-аншеф Канева, резюмируя рапорты своих офицеров и совершив кропотливый осмотр траншей, счел свои силы еще недостаточными для того, чтобы покрыть фронт в восемнадцать километров, и приказал тотчас же эвакуировать Шара-Шат, предпочитая укрепиться на километр сзади, около могил Караманли.

Это не было оставление позиций врагу, который ведь был обращен в полное бегство.

Г-н Андрэ, из «Matin», который провел со мной первые ноябрьские ночи в этих новых траншеях, занятых славным Леонским батальоном 63-го пехотного полка, может подтвердить, что в наши многочисленные вылазки со взводом лейтенанта Вичинанца мы совершенно не встречали врага и нам попадались лишь незначительные самостоятельные группы арабов, которые бежали от нас, выстрелив пару раз.

Бунту оазиса был дан, в самом деле, решительный мат. Тем не менее, генерал-аншеф Канева решил, что, принимая во внимание запутанность и кривизну разбитых дорог, будет трудно разместить быстро войска во время боя, чтобы подкрепить часть фронта, атакованного неприятелем. Он предпочел подождать новые силы, которые шли из Италии, и сохранить за собой более сжатую, но более прочную линию траншей.

Победа 26-го октября побудила бы менее умного и хладнокровного генерала сделать блестящий и смелый жест. Совсем наоборот, со спокойствием великого полководца, генерал Канева укрепился на непоколебимых позициях, совершено не обращая внимания на европейские пересуды. Таким образом, не прослушав в турецких университетах курса bluff а, он преподнес очаровательный трамплин шумливым константинопольским уткам.

Те утешились после поражения, крича через Босфор, что они взяли в плен итальянского короля на его яхте, отобрали Триполи, вырезали часть итальянцев и бросили остальных в море. Очевидно, меня забыли при этом утоплении, потому что я совершенно не помню этой холодной ванны!..

Гамбургская итальянская колония ответила на эти глупости, повесив афиши на каждом углу, что восставший итальянский народ, с Соннино во главе, штурмовал здание министерства внутренних дел, чтобы расстрелять Джиолитти, и что итальянский флот должен был укрыться в Кунео. Гамбургские газеты, которые лучше, чем другие, знали порты Средиземного моря, поспешили серьезно воспроизвести эту сенсационную новость!..

Но довольно шуток. Кажется, некоторые французские газеты также объявили о битве 26-го октября, как о турецкой победе. Это произошло потому, что они были плохо осведомлены.

На поле сражения было очень незначительное количество итальянских корреспондентов, а также тот восхитительный редактор «Daily Mirror», который, охваченный ужасом при кратковременном возвращении холеры, оправдывал свое бегство, симулируя глубокое негодование по поводу наших мнимых жестокостей.

Эти журналисты-италофобы никогда не были ни в траншеях, ни в оазисе. Тем не менее, не видав решительно ничего, они описали все, окопавшись в надежном месте; описали для того, чтобы наполнить глупостями газеты Гамбурга и Франкфурта.

Что касается их добросовестности, то вот вам эпизод достаточно убедительный.

Был между ними некто, по имени Вейбель, корреспондент «Frankfurter Zeitung», близкий друг прославленного Локова, который позднее был изгнан немецким консулом за то, что явно подготовлял и поддерживал восстание арабов. Тот имел, по-видимому, коммерческие интересы, которые оправдывали его антиитальянские происки. Но как оправдать журналиста г. Вейбеля в том маленьком, незначительном ночном приключении, о котором я вам сейчас расскажу?!..

Это произошло 24-го октября, в 9 часов вечера, на другой день после засады Шара-Шат.

В городе Триполи царил самый строгий порядок. Тем не менее, в еврейском и турецком кварталах говорили о предстоящем восстании и о большой резне, которая должна была произойти в полночь.

Мы возвращались из Военного кружка, мой друг Джулио де-Френци из «Giornale d’ltalia» и я, по темным улицам.

Только что мы прошли почту и направились к отелю Минерва, как, под аркадой, замыкающей улицу, в ста шагах перед нами, раздался выстрел. Это, очевидно, был револьверный выстрел. Ему почти тотчас же ответили три других выстрела из окон над нашими головами, и пули расплющились около нас на мостовой.

В глубине улицы, откуда раздался первый выстрел, был виден неясно освещенный фонарем кружок стрелков, которые жались вокруг двух жестикулирующих силуэтов.

Приблизившись, мы их опознали. Это были вышеназванный Вейбель и его товарищ Кауфман, другой немецкий журналист.

Капитан, которому мы сделали соответствующее заявление, ответил мне с суровой и взволнованной иронией:

— О! Это пустяки! Этот господин невинно забавляется, охотясь с револьвером за кошками!

Если немец Вейбель и не получил в этот вечер то, что заслуживал, т. е. пулю в лоб, то это только потому, что мы союзники Германии!..

Известно, что позднее корреспондент газеты «Frankfurter Zeitung» был жестоко выведен на свежую воду и изгнан из Триполи, благодаря настойчивой дерзости моего друга, де-Френци.

Эти немецкие информаторы не могли объяснить изменение линии нашего аванпоста иначе, как следствием огромного поражения. Для этого им пришлось, вероятно, заткнуть рот от вони костей мертвецов: от вони, которая шла от пустыни, и воздержаться от такой прогулки, какую сделали мы 26-го октября, в день битвы, перед виллой Джамиль-бея, стены которой словно поддерживались грудами арабских трупов.

Директор юридического факультета в Константинополе, г-н Ферерра, в своем письме в «L’Intransigeant», видел нас, вероятно, во сне, дрожащими и осаждаемыми в течение нескольких дней в кругу арабских полков. Это он намекал, конечно, на дрожь нескольких пальм, которые на самом деле были встряхнуты шрапнелями одной турецкой батареи. Она действительно иногда располагалась очень осторожно в трехстах метрах от нас, угощая нас безвредным свинцовым кофе. Эта батарея, впоследствии захваченная в плен у Айн-Зара, абсолютно не мешала нам и нашим артиллеристам отдыхать после обеда в траншеях и позволила мне написать длинную поэму, которую я сочинял, так сказать, под ее диктовку, между двумя итальянскими пушками, немыми и полными презрения, в Сиди-Мессри.

Мы так тряслись от страху, и блокада Фети-бея была так могущественна, что я делал ежедневно длинные прогулки, тихим галопом, вдоль траншей, с моим дорогим и милым другом Жаном Каррэром и с другими журналистами, как-то: Сигэле, Коррадини, Грэй, Кастеллини и пр. Мы удалялись на много километров от Бумелианы, вглубь пустыни, которую мы всегда находили совершенно безлюдной.

Короче говоря: преследуя математически точный план войны и не обращая внимания на бахвальство турецкой и немецкой прессы, генерал Канева двинул вперед наши полки, когда счел, что настало время, и занял через пару часов форт Гамидие, позже Генни и Шара-Шат и, наконец, овладел Айн-Зара, штабом турецких войск, которые были вынуждены отступить на пять километров от Триполи к возвышенностям Гариан.

Генерал Канева — достойный начальник этого удивительного полковника Спинелли, победителя битвы у Триполи, и этого второго героя, стойкого и непоколебимого полковника Фара, из 11-го Берсальерского полка.

Он, как и они, был любимый и обожаемый начальник своих солдат, привыкший, как и они, к самым ужасным засадам, к которым он всегда бывал готов.

Прекрасная гарибальдическая фуга, обузданная и управляемая непоколебимой дисциплиной, стратегическими познаниями генералов, усовершенствованной артиллерией, пятью десятками отважных авиаторов, великолепно летающих на своих французских крыльях, — вот что делает опасной нашу армию и совершенно смешной турецкую наглость, лукаво укрывшуюся за племенами арабов, из которых она сделала полезное пушечное мясо.

Французские читатели легко поймут, что армия, подобная нашей, легко могла подавить мятеж и восстановить порядок в Триполи, не прибегая к зверствам, которые, впрочем, были коренным образом опровергнуты добросовестной и беспристрастной прессой.