В моей комнате ничего не изменилось. Да и в доме, в общем-то, ничего не изменилось. Только если раньше я с радостью возвращался сюда, то сейчас мне хотелось убежать отсюда как можно дальше.

Пройдясь по 2-му этажу, я завернул к родителям в спальню. Кровать была аккуратно застелена, шторы наполовину закрыты, на стуле возле выхода висел мамин свитер. Сняв его и натянув на себя, я улегся на мамину половину кровати и свернулся клубком.

Вдыхая запах подушки, я начал понимать, что, даже если очень захочу обнять Её, погладить по волосам, просто поболтать, никогда больше не смогу этого сделать. Никогда. Это было худшей мыслью.

Подтянув колени еще ближе к груди, я попытался заснуть.

***

Не знаю, что меня разбудило. На часах было около 11-ти вечера, когда я открыл глаза. Мне потребовалось около минуты, чтобы оценить ситуацию и понять, что произошло.

Папа сидел на кухне с альбомом в руках.

— Пап, ложись спать, — я почти бесшумно подошел, заставив его встрепенуться.

— Не могу уснуть что-то, — и мягкая улыбка, — поспал немного?

— Ну да, почти двенадцать часов. Прости.

— Брось, за что тут извиняться? Надел ее свитер?

— Д-да, он хорошо пахнет. Не против?

— Нет, конечно.

— Пап, — я присел на стул, — давай поговорим, если хочешь.

— Если честно, я не знаю, что сказать сейчас. Из меня будто вырвали кусок, оставив огромную такую дыру. У тебя вдруг отняли человека, с которым ты прожил почти 30 лет, которого любил больше жизни. И который знал тебя вдоль и поперек. Это ужасное чувство. Может быть, это эгоистично, но ты уже взрослый парень, Мэлл.

Папа вздохнул, перелистнув еще одну страничку в альбоме. Он был прав. Это эгоистично. Все мы становимся немного эгоистами, когда теряем близких. Нам сразу хочется думать о том, что же теперь будет, как будем переживать потерю, как изменится наша жизнь. Просто потому что мы продолжаем свой путь, когда как тот самый человек уже пришел к финишу. Нам сразу становится страшно: а вдруг мы не сможем пройти в одиночку?

Я иногда думал о том, что будет со мной, если мамы не станет? Но то, что я пытался представить, совсем не вяжется с реальностью: в реальности меня словно хорошенько приложили головой о бетонную плиту.

Но сейчас мне как будто больше нечего было бояться. Как будто весь страх испарился, выветрился. Теперь можно было не думать об ужасных маминых мучениях, о ее слезах. Она забрала с собой волнение, оставив только пустоту внутри. Но вот что хуже: трястись каждый день, волнуясь и переживая, или просто потерять объект беспокойств? Нужно ли мне такое спокойствие?

— Ты сказал Кассу? — спросил папа.

— Нет, пока нет. Он даже не знает, что я здесь.

— Позвони ему обязательно.

Я поднялся с места и, обогнув стол, подошел к отцу:

— Пап, мы справимся, обещаю.

Он улыбнулся и раскинул руки в стороны. Я обнял его, крепко сжимая рубашку на спине и шепча на ухо:

— Не смей уходить в себя. У тебя все еще есть сын.

***

Устроившись у себя в комнате после горячего душа, я все-таки решил набрать Касса, хотя в Гонконге было только полвосьмого утра.

Он поднял трубку сразу же:

— Мэлл, где ты, черт возьми?

Похоже, парень не спал всю ночь, и я почувствовал себя виноватым.

— Я дома. В Карлайле.

========== Один к одному /Касс/ ==========

Это был самый муторный день из всех рабочих дней. Я все думал, как бы не сдохнуть от скуки и поскорее вернуться домой. Но начальник продолжал бубнить что-то про дресс-код и опоздания. В конечном итоге, освободились мы только к 9-ти.

— Почему я все еще терплю этого индюка? — спросил Дже Минг, мой коллега, снимая очки.

— Потому что ты не хочешь вылететь отсюда, — я сочувственно похлопал парня по плечу и направился к остановке. — Счастливо.

Он только помахал мне.

Автобус пришел быстро — хоть что-то хорошее в этом утомительно-длинном дне. Фонарь возле нашего подъезда светил неестественно-белым светом. «Поменяли лампочку?» — пронеслось в голове. Зачем только, если прошлая перегореть не успела даже.

Поднявшись, я позвонил в звонок, но никто не открыл мне дверь. Через пару минут возмущений понял, что закрыто снаружи.

— Что за…

Открыв своим ключом и войдя, я обнаружил никого. Везде был выключен свет, телевизор не работал.

— Мэлл? — голос отчего-то дрогнул.

В ответ — тишина. Я разулся и прошел на кухню, сразу включив свет. Ничего необычного обнаружено не было, разве что клочок бумаги на столе. Обычно Мэлл оставлял записки на цветных стикерах и приклеивал их куда-нибудь. Я осторожно приблизился к бумажке, уже издалека разглядев содержание. «Я позвоню» — начиркано корявым почерком. Ни смайликов, ни пожеланий, буквы в разные стороны.

Внутри ёкнуло. Что-то точно случилось, я был уверен. Но хвататься за телефон не стал, потому что знал, что сейчас мне никто не ответит. Если Мэлвин сказал, что позвонит, значит, позвонит именно ОН, а мои звонки останутся без ответа. И писать ему было бесполезно сейчас. Я все это прекрасно понимал, потому что знал Мэлла как облупленного, но внутренняя дрожь не прекращалась, как бы себя ни одергивал.

Я глубоко вдохнул и полез в холодильник за пивом, чтобы хоть как-то успокоиться, но, похоже, сделал только хуже. На одной из полок в миске лежал кусок неразделанной свинины. Готовка брошена почти в самом начале. Мой взгляд сразу же обратился к мультиварке, в которой оказался сваренный рис. Значит, его что-то (или, скорее всего, кто-то) отвлек от дел.

— Твою ж налево, Мэлвин! — еще чуть-чуть и мое терпение готово было разлететься ошметками по кухне.

Выудив из кармана мобильный, я набрал номер соседки сверху.

— Да, — почти сразу ответила девушка.

— Э-э-м, Холли? Ты дома? — я снова заглянул в холодильник, чтобы хоть теперь вытащить несчастное пиво.

— Конечно. Все нормально? Поздновато для твоих звонков.

— Не знаю, если честно. Могу я подняться к тебе?

— Без проблем, конечно, — она точно улыбнулась, — и кстати, пиво у меня есть. Так что оставь свое в покое.

Теперь улыбался я, хоть и через силу.

Все-таки схватив пару бутылок, быстренько закрыл квартиру и поднялся на этаж выше. Дверь уже была открыта. Я вошел, вытерев ноги, и прикрыл за собой.

— Что стряслось? — Холли вышла из гостиной с чайным сервизом на подносе.

— Реально собралась меня чаем поить? — я хмыкнул, звякнув бутылками пива.

— Ни в коем случае, дорогуша. Чай только для родителей. Завтра приезжают, сто лет не виделись. Хоть отмою все это барахло.

Мы с Холли познакомились, когда я переехал сюда. Впервые увидев меня, она воскликнула: «Слава Богам, я не забуду английский!». Девушка с самого начала показалась мне очень дружелюбной. Уже после пары недель мимолетных приветствий на лестничных пролетах она пригласила меня поболтать за чашкой чая (именно чая, как оказалось, очень даже неплохого).

Холли рассказала, что сама родом из Бостона, но с 16-ти лет жила в Ливерпуле с бабушкой. А потом ей вдруг захотелось учить китайский и стать профессиональным фотографом. Так она и оказалась в Гонконге. Мне безумно нравился ее американский акцент, ее темноватая кожа и манера общения. Поэтому мы быстро подружились и стали часто бегать друг к другу в гости. С ней я не чувствовал абсолютного никакого напряжения. Мне всегда нравилось проводить вместе время, особенно, когда я жил один.

— Мэлл куда-то делся, — я поставил пиво на барную стойку и приземлился на стул. — Оставил только записку, мол, позвонит.

— Ну, значит, позвонит, — Холли вытащила из шкафчика пачку чипсов и надорвала руками, — не кипишуй.

— Понимаешь ли, это не в его стиле, так небрежно чиркать и сбегать непонятно куда.

— Может, он торопился.

— Торопился. Вот только куда? Еще и оставил целый шмоть мяса в холодильнике. Я в готовке полный ноль.

— Просто принеси его сюда. Этот «шмоть» превратится в произведение искусства.