— Выключи это! — Мэлл вскочил с места и закрыл уши руками, словно маленький ребенок. — Не могу больше слушать этот кошмар.

— Да брось, что не так-то? — я улыбнулся, остановив прослушиваемую запись и во всю уставился на друга, который все-таки сел на прежнее место.

— Что не так? Да мой голос звучит просто ужасно. А дальше я вообще начал нести всякую чушь про эти методики и их использование. Та женщина так на меня смотрела, словно я из детсада выполз.

Мэлвин откинулся на спинку диванчика, выпуская измученный стон. Он явно был недоволен прошедшим собеседованием, хотя, мне показалось, что все прошло довольно гладко. Ему обещали позвонить и даже выдали персональный бюллетень, что бывает не с каждым желающим работать в этой компании. Но Мэлл не Мэлл, если не накрутит себя.

— Эй, успокойся, — я вытащил вилку зарядки из розетки и глянул на экран телефона. — Все нормально, они же сказали, что позвонят. Ты неплохо справился.

— Касс, мне нужна эта работа, по-любому, — друг перегнулся через стол, переходя на шепот.

— Осторожней, кофе мой прольешь, — отодвинув его от своей чашки, я поудобнее устроился на диване, позволив напряженным плечам немного отдохнуть.

День выдался солнечный, что было редкостью. Мы открыли все окна в квартире и ушли в ближайшую кофейню поговорить о насущном.

Помещение кофейни очень к этому располагало: окна в пол впускали максимум солнечного света, уютные кожаные диванчики у стен позволяли и отдохнуть, и не заснуть (ну, я как-то не привык на коже спать), а мягкая цветовая гамма помещения настраивала на беседу и хоть какую-то мозговую деятельность.

Я вообще люблю все эти уютные кафешки, где единственным источником шума выступает фоновая классическая музыка.

— Получишь ты свою работу, — сделав маленький глоток крепкого кофе, попытался успокоить я друга.

— Уже полдня прошло, они обещали позвонить до четырех.

— До четырех еще полчаса.

— Они не позвонят, — Мэлл теребил свои черные наручные часы и смотрел в окно.

— Тогда попробуешь еще раз, — я снова глотнул из чашки.

— Хреновый из тебя утешитель.

— Ага, я это уже слышал.

Мне не особо и хотелось утешать мелкого. Но, зная его положение, необходимо было оказать ему хоть какую-то поддержку. Он сам всегда говорил мне не ныть, если что-то идет не так, взять себя в руки, собраться с мыслями, попробовать еще раз. Но к нему этот прием малоприменим: он всегда считает, что сделал все, от него зависящее, а дальше уже «как судьба решит». Я бы назвал эту систему «на отвали», но он все равно слишком много берет на себя, поэтому промолчу. Парень, в отличие от меня, старается пробиться хоть где-то, получить хорошее местечко, поэтому мне, как пассивному наблюдателю, необходимо всячески подбадривать этого активиста и борца за лучшую студенческую жизнь.

— Ты, к слову, мог побольше о себе рассказать, когда представлялся, — мой взгляд упал на мигающий индикатор света телефона.

— Неужели? И что же, например? — Мэлл нервно теребил трубочку в своем стакане с соком.

— Не знаю, что-нибудь из личных достижений, типа, знание нескольких языков, разряд по плаванию…

— Серьезно? То, что в школе я пару лет учил испанский, еще не говорит о его знании. И кому вообще интересны разряды в спорте? — младший снова поднялся с места и взял стакан. — Надо было тебя с собой взять. Смог бы рассказать им обо мне?

И он направился в сторону кассы, видимо, за еще одной порцией сока.

Рассказать о нем? Смог бы я? Даже не знаю. Мы живем бок о бок уже 15 лет, знаем друг о друге все, вплоть до мелочей. Но я еще не имел возможности подробно рассказать кому-то о Мэлле. Разве что Холли, но я многое опускал, чтобы он сам потом смог разложить перед ней все детали.

Если порыться в памяти, начать можно издалека, когда мы только познакомились и ржали над именами друг друга. Я мало чего понимал в людях в свои девять лет, но этот мальчуган мне понравился сразу. Мы носились как сумасшедшие день и ночь, болтали обо всем подряд. Нам казалось, что темы для разговоров скоро уже должны закончиться, но они все появлялись и появлялись, одна сменяла другую. Нам всегда было весело.

Даже когда родилась Аарен, первое время мы нянчились с ней иногда, хотя мама очень боялась оставлять девочку с двумя взбалмошными мальчуганами. Нас не считали хулиганами, потому что мы не портили чужое имущество, не шалили в школе и не задирали одноклассников. Родители всегда смотрели на меня странно, мол «почему бы тебе не дружить со сверстниками?». Но я дружил с кучей народа, просто Мэлл был мне как младший брат.

Когда я пошел на дзюдо, он так восхищался мной. Но это восхищение продолжалось до моего первого боя, когда я распластался на арене и позорно продул своему сопернику, не получив даже желтого пояса. Вот на этом горящий взгляд перестал быть горящим.

«Ты такой растяпа, он же сразу хотел тебе подножку поставить!», — смеялся надо мной Мэлл.

Я знал, что он не со зла. Но в детстве-то было обидно. Мэлвин всегда немного (не немного) перебарщивал с выражением эмоций и мыслей, к чему мне изначально стоило привыкнуть. Думаю, именно поэтому вокруг него всегда были только «избранные» друзья, которые выдерживали все его «переборы» и спокойно к этому относились. С возрастом он все равно изменился и научился подбирать слова, чтобы не отпугивать народ.

В 12 лет Мэлл загорелся желанием научиться плавать. Даже не знаю, почему именно плавание, ведь мы, если подумать, даже не жили вблизи водоемов, а в школе бассейн не работал. Но мелкий был крайне настойчив, поэтому родителям пришлось отдать его в секцию. Тем более, больше он ничем не занимался, поэтому ни деньги, ни время не были проблемой.

Мы поддерживали друг друга: он приходил ко мне на соревнования, я — к нему на тренировки. Мне всегда нравилось наблюдать за его движениями в воде: он словно перерождался, отдавал себя полностью. И всегда жаловался, что не может продержаться под водой дольше двух минут, а так хотелось. Я никогда особо не тянулся к плаванию, но Мэлл будто жил этим. Он часто ныл, что бассейн закрывают на каникулы, и нет возможности поплавать в свободное от учебы время.

На свои первые соревнования мелкий так и не попал. Решившись попытать удачу, через три года усердных тренировок он попросился у тренера внести его в список соревнующихся. Тренер-то не был против, но обязательная медкомиссия спустила парня на землю.

Я помню, как Мэлл вышел из раздевалки после осмотра весь в слезах и заявил: «Меня не допустили, Касс».

Таким разбитым друга я еще не видел. Тот самый паренек, который тягал по 2 километра за тренировку, теперь вынужден был соблюдать режим покоя из-за «рецидивирующего бурсита»*. Ясное дело, он отнекивался на медкомиссии и ни слова не говорил про периодически ноющие колени. Но врачи на то и врачи, сразу поняли, в чем подвох, и не только отстранили от участия в соревнованиях, но и прописали отдых и минимальные нагрузки на колени.

Вот и поплавал.

Первую неделю после того инцидента Мэлл почти не выходил из дома и все время молчал. Ему было 15, когда ноги сами отказались от спорта, даже не спросив своего хозяина. Но уже через месяц с небольшим он в тайне ото всех купил новенький абонемент и пошел плавать.

«Не могу сидеть просто так», — вот что друг ответил мне, когда я узнал о вечерней тренировке и спросил его, в чем дело.

— Ну, надумал что-нибудь? — Мэлл вернулся к нашему столику с новым стаканом, в котором явно был не сок.

— М? Ты о чем? — я уже и забыл о его последнем вопросе.

— Рассказать обо мне. Что-нибудь. В силах?

— А то, — мой кофе явно успел остыть, — как раз вспомнил то время, когда ты тайком в бассейн бегал.

На лице Мэлла тут же расцвела улыбочка.

— А-а-а, это когда мне бурсит поставили? Ой, нашел что вспомнить.

— Но весело ж было.

— Особенно когда мама обо всем узнала и вставила мне отменных звездюлей, — друг не спеша потянул из трубочки темно-красную жидкость. — Мы с ней потом еще неделю не разговаривали.