Когда утром им пришлось отходить, пушки они взять не смогли - не осталось горючего, чтобы заправить захваченные джипы, которые применялись для буксировки орудий. Так каждый шаг назад становился Ватерлоо для артиллеристов - одну за одной им приходилось взрывать свои пушки. И даже если бы они все же утащили какую-то из них с собой, то все равно не смогли бы раздобыть для нее снарядов.
На следующую ночь майор Поль поехал в Питомник, чтобы узнать об обстановке у своего друга майора Фройденфельда, начальника связистов Люфтваффе в котле. Путешествие выдалось не из приятных. Чтобы обозначить дорогу на заснеженных полях, немцы отрубали мертвым коням ноги и втыкали их копытами вверх в качестве столбиков по обочинам - чудовищные знаки чудовищной битвы.
Аэродром тоже производил гнетущее впечатление. Жизненно важный центр снабжения армии покрывали груды искореженного железа. Тут и там на поле валялись сбитые и поврежденные самолеты. Две санитарные палатки были переполнены ранеными. И в этом хаосе продолжалась жизнь. Прилетали новые самолеты, разгружались, загружались и улетали.
Два дня спустя, 14 января, Питомник пал. Снабжению по воздуху и эвакуации раненых настал конец. С того момента все покатилось снежным комом под гору. Последние боевые группы откатывались с фронтов в котле в направлении города Сталинграда. Майору Полю с его людьми тоже пришлось совершить поездку через ад. На обочине дороги лежала группа немецких солдат, убитых бомбой. Те, кто уцелел, лишились конечностей - кто руки, кто ноги. Кровь их превратилась в красный лед. Никто не перевязал раненых, никто даже не оттащил в сторону убитых. Колонны брели мимо в тупом оцепенении, озабоченные только собой. Поль приказал перевязать раненых и положил их рядом друг с другом. Он оставил с ними санитара, чтобы тот дождался попутного грузовика и отправил на нем несчастных калек. Но грузовик не пришел.
Таковы были последние дни Сталинградского котла. Жуткий голод и полная беспомощность перед лицом полномасштабного советского наступления привели к быстрому упадку боевого духа и утрате частями боеспособности. Потери росли. Уцелевших охватывало уныние. На пунктах оказания первой медицинской помощи в санитарных частях стояли очереди. Медикаменты и бинты кончились. Повсюду шлялись шайки мародеров.
24 января в 16.45 начальник оперативного отдела 6-й армии послал Манштейну сигнал - сообщение, заставляющее содрогаться своим лишенным эмоций слогом: "Противник атакует с неубывающей яростью по всему западному фронту, части которого с боями прокладывают себе путь на восток к Городищу с утра двадцать четвертого числа. В южной части Сталинграда западный фронт вдоль окраины города на западной и южной оконечностях Мининой держался до 16.00. Наблюдаются местные вклинения русских на этом участке. На волжском и северо-восточном фронтах - без изменений. Ужасные условия в самой черте города, где в руинах прячутся 20 000 лишенных помощи раненых. Там же примерно такое же количество умирающих от голода и обморожения, а также отбившихся от своих частей солдат, в основном без оружия, которого они лишились в боях. Весь район города простреливает тяжелая артиллерия. Последний бой будет дан на окраинах города в южной части Сталинграда 25.01 под руководством сражающихся на передовой энергичных генералов и храбрых офицеров, вокруг которых собираются те немногие солдаты, которые еще сохранили способность воевать. Тракторный завод, возможно, продержится немного дольше.
Начальник оперативного отдела штаба 6-й армии". Энергичные генералы. Храбрые офицеры. Немногие солдаты, сохранившие способность сражаться. Вот такая картина.
У железнодорожной насыпи южнее устья Царицы генерал-лейтенант фон Гартманн, командир нижнесаксонской 71-й пехотной дивизии, стоя во весь рост, не пригибаясь и не прячась, стрелял из карабина в атакующих русских до тех пор, пока не пал, сраженный пулеметной очередью.
Когда генерал-фельдмаршал фон Манштейн прочитал сообщение начальника оперативного отдела 6-й армии, он понял, что теперь не может быть и речи о выполнении армией какой бы то ни было задачи. "Поскольку армия более не могла связывать боями сколь-либо значительные силы противника, - пишет генерал-фельдмаршал, - я в длинном телефонном разговоре с Гитлером 24 января попытался получить от него приказ о сдаче. К сожалению, тщетно. В тот момент, но не прежде, задача армии по связыванию вражеских войск завершилась. Она спасла пять немецких армий".
То, что Манштейн пытался сделать по телефону, майор фон Цитцевитц надеялся достичь в личной беседе с Гитлером.
Цитцевитц улетел из котла по приказу Главного командования сухопутных войск 20 января. 23 января генерал Цайтцлер повел его на встречу с Гитлером. Встреча имела огромное значение. Вот собственный рассказ о ней Цитцевитца:
"Когда мы прибыли в ставку фюрера, генерала Цайтцлера приняли сразу, а мне пришлось подождать в приемной. Немного позднее дверь открылась, и меня пригласили войти. Я доложил о своем прибытии. Гитлер подошел ко мне и обеими руками пожал мою правую руку. "Вы приехали из скорбного места", сказал он. Свет в просторном помещении был приглушенным. Перед камином стоял большой круглый стол с креслами вокруг, справа находился длинный освещенный сверху стол с огромной оперативной картой всего Восточного фронта. В стороне сидели стенографы, фиксировавшие каждое слово. Кроме генерала Цайтцлера присутствовали только генерал Шмундт и два личных адъютанта сухопутных войск и Люфтваффе. Гитлер знаком показал мне сесть на табурет возле оперативной карты и сам сел лицом ко мне. Остальные присутствующие господа сидели в креслах в затемненных частях комнаты. Только адъютант сухопутных войск стоял у дальнего конца стола с картой. Говорил Гитлер. Вновь и вновь он указывал на карту. Он излагал новый замысел, суть которого сводилась к атаке силами батальона совершенно новых танков "Пантера" через вражеские позиции на Сталинград, с целью доставить в котел грузы и усилить 6-ю армию танками. Меня охватило изумление. Один танковый батальон будет прорываться через несколько сотен километров вражеской территории, где полным-полно войск противника, когда целая танковая армия не смогла справиться с подобной задачей.
Я воспользовался первой паузой в монологе Гитлера, чтобы описать тяжелейшее положение 6-й армии. Я привел примеры, зачитал специально подготовленные мной данные с листка бумаги. Я говорил о голоде, о потерях из-за обморожений, нехватке всего необходимого и об ощущении армии, что ее списали со счетов. Я говорил о раненых и о недостатке медикаментов и перевязочных средств. Я закончил рассказ словами: "Мой фюрер, позвольте мне утверждать, что солдатам в Сталинграде более нельзя приказывать сражаться до последнего патрона, потому что они физически не способны сражаться и потому что у них не осталось даже последнего патрона". Гитлер посмотрел на меня с удивлением, но я чувствовал, что он смотрит словно бы сквозь меня. Потом он произнес: "Человек очень быстро приходит в себя". Затем мне позволили удалиться".
Гитлер радировал в Сталинград: "О сдаче не может быть и речи. Войска должны держаться до конца".
Помпезные заявления, однако, больше не действовали. Даже самые отважные офицеры лишались присутствия духа и последних надежд. В подвале бывшей тюрьмы ОГПУ в грязи лежали раненые, умирающие от язв и желудочных колик командиры полков, батальонов и рот, штабные офицеры, не знавшие, что им делать. У них больше не было полков, батальонов и рот, не было хлеба и часто оставался лишь последний патрон в пистолете - последний патрон на крайний случай.
Некоторые пускали этот последний патрон себе в висок. Штабы и малые подразделения подрывали себя динамитом среди руин на своих последних позициях. Несколько штабных офицеров, летчиков и связистов и кучка несгибаемых унтер-офицеров попытали счастья в прорыве, решившись на отчаянную авантюру. Многие из них в действительности лишь хотели тем или иным способом приблизить конец. И таких было немало. Но случалось и по-другому. Прославленный орденоносец, храбрый командир не раз отличавшегося в самых отчаянных схватках полка, полковник Бойе, 27 января встал перед своими солдатами в подвале бывшей тюрьмы ОГПУ и сказал:
