Жаль, что в твоей палате стулья для посетителей совсем не предназначены для сна. Мне предстоит провести рядом с тобой не одну ночь и плевать я хотела на то, что мне не разрешат это сделать.

К счастью, на свадьбе ты уже можешь танцевать. А Пит сумел до свадьбы разукрасить торт! Ты даже не представляешь, сколько усилий, причем не только с его стороны, потребовали самые простые действия. Когда-нибудь я опять буду любоваться тем, как он превращает любой торт в произведение искусства. Помнишь, я часто просила тебя пойти со мной к пекарне? Я даже представить себе не могла, каков вкус многослойных кремовых башен, занимающих все витрины. Я звала тебя ради него.

И сейчас я горжусь им. Я горжусь собой. Он начинает с малого и ему предстоит бесконечно долгий путь, но он идет в правильном направлении.

К тебе, Китнисс. Он всегда идет к тебе.

Почему ты опять сбегаешь, Китнисс? Ты даже не осознаешь, как рушишь то хрупкое равновесие, которое мне с таким трудом удалось восстановить! И даже если я начну говорить тебе об этом, ты не услышишь. Я не пытаюсь убедить тебя, тебе сейчас очень тяжело. Но почему ты настолько погружена в себя, настолько эгоистична по отношению к Питу? Он нужен тебе так же сильно, как и ты нужна ему. Почему же ты опять сбегаешь от него?

У меня нет ответа.

Когда ты не разговариваешь со мной, со мной разговаривает Плутарх.

Мне не нравится Плутарх. Он — опасный человек. Но он дал мне эту книгу, он спас тебя с Арены и мне просто не к кому больше идти. Даже к Хеймитчу я не могу пойти. Только Плутарх почему-то воспринимает меня как взрослую. Возможно, ему просто нужно что-то от меня. Или что-то понадобится в дальнейшем. Но пока он отвечает на мои вопросы максимально честно.

И он рассказывает мне, почему ты начала интенсивные тренировки, почему практически перестала быть рядом с нами. Он пытается даже выгородить тебя в твоем нежелании рассказать нам правду!

А еще он обещает мне, что тебе ничего не грозит там.

И хвалит меня за успехи, которых я достигла здесь. С Питом. С учебой.

Я не верю почти ни одному его слову.

Даже если тебя действительно не отправят на передовую, уверена, ты найдешь способ опять оказаться в гуще событий. А гуща событий всегда предполагает смертельную опасность. Ты вляпываешься в нее по собственной воле, не думая о тех, кто будет волноваться за тебя.

В этом ты вся, Китнисс.

Ты признаешься в том, что уходишь на войну перед самым отъездом. Очень хороший способ, Китнисс, избежать долгого прощания. Я не пытаюсь тебя отговорить. Я знаю, что это бесполезно. Я могу лишь надеяться, что ты вернешься живой. А еще я обещаю самой себе, что, когда ты вернешься, Пит будет здоров настолько, насколько это возможно.

Ведь в ближайшее время я буду полностью погружена в лечение его и других людей, чтобы быть полезной, чтобы не думать о том, что, возможно, мы виделись с тобой в последний раз.

Пита забрали неожиданно. Я не могла даже протестовать. Когда я пришла к нему, его уже не было. И мне совсем не понравилось то место, куда его отправили. Его ведь отправили к тебе. Я не буду никому сообщать очевидных истин — Пит все еще болен и все еще опасен, в первую очередь для тебя. Эти истины очевидны для всех. И, когда Плутарх опять начинает говорить мне что-то о том, что полностью доверяет моему методу лечения, я просто молчу. И даже соглашаюсь с ним.

Я начинаю ненавидеть его. Но у этого опасного человека есть власть. Знать бы только, кого с помощью этой власти он намерен спасти.

Дальше наш разговор вновь переключается на меня, на мои достижения, на мое будущее. Как будто, отвечая на вопрос, какой я вижу себя через два года, я могу быть уверена, что нет никакой войны. Но я отвечаю максимально честно.

Я хочу быть полезной. Как моя сестра.

Плутарху нравится мой ответ, но мне не нравится его взгляд. Есть в его взгляде какое-то странное чувство, которое я не могу понять. Облегчение? Жалость? Как у человека, который принимает сложное решение с моим непосредственным участием и заранее оплакивает мою смерть.

Кажется, я немного заигралась. Я не умею понимать чужие взгляды.

Иногда я просыпаюсь от кошмаров, в которых ты погибаешь на Арене. На первой или второй — не важно. Я — причина того, что ты находишься на Арене. Я — причина того, что ты сейчас олицетворяешь собой революцию. Если бы ты не вызвалась добровольцем вместо меня, все было бы по-другому. Я не знаю, как, но я постоянно думаю об этом.

У меня не было шансов. Или были? Я смогла бы прятаться от всех, как Рута, какое-то время. Я могла бы питаться ягодами и травами, в которых разбираюсь. Быть может, мне удалось бы продержаться пару дней и не умереть одной из первых. Меня мог бы спасать какое-то время Пит. Не ради меня самой, конечно, а ради тебя. Думаю, мы могли бы сыграть даже роль несчастных влюбленных. Звучит забавно, неправдоподобно и страшно. Я бы не стала никого убивать. Я бы даже не стала обещать тебе вернуться.

И все бы мы продолжили гнить под властью беспощадного Капитолия.

Конечно, ты вернулась с арены совсем другой. И Пит вернулся другим. Вы оба выжили, но Питу какое-то время казалось, что было бы лучше умереть, чем узнать о твоей убедительной игре. Я никогда не спрашивала его, почему он поверил. Думаю, он поверил, потому что собирался умереть там. Было проще верить во взаимное чувство, иначе вся жизнь теряла всякий смысл.

Интересно, потерян ли смысл жизни для него сейчас? Интересно, пытается ли он спасти тебя там, где вы находитесь? Если пытается, значит, он выздоровел, Китнисс. Иначе и быть не может.

Я не поверила в то, что ты умерла. Правда, я не находила себе места все то время, пока от тебя не было никаких вестей. Я не писала ни слова, не говорила ни слова. Я боялась сорваться. Но теперь, когда тебя видели живой, пусть и там, где врагу не пожелаешь сейчас оказаться, я немного счастлива.

Я могу дышать.

Уверена, нас сравнивают. Две родные сестры, так непохожи друг на друга. Сильная Сойка-пересмешница и ее слабая незаметная сестра. У каждой из нас своя дорога. Жаль, что тебе не повезло самой выбрать свою дорогу, но ты с честью пройдешь ее до конца, о тебе будут вспоминать, как о девушке, которая освободила весь Панем. Обо мне не будут вспоминать, разве что, самые близкие. Обо мне будешь вспоминать ты. Когда-нибудь, сидя в плетеном кресле, ты будешь рассказывать своим детям о том, какой сильной я стала, а я буду сидеть рядом и улыбаться, зная, что в твоем лице я доказала свою силу и своему отцу.

Я стала девушкой, которая сошла с тропы и углубилась в лес, потому что могла это сделать. Я стала той, которая не потерялась, не споткнулась, не заблудилась, а проложила новую тропу. Я буду спасать людей — не так, как ты, Китнисс. Иначе. Но ведь дело в том, что я буду спасать, и какая разница, как — поднимая их на восстание или облегчая их боль своими знаниями?

Я буду достойна тебя, сестра.

Моя мечта сбылась даже раньше, чем я думала. Пишу об этом второпях. Ты даже не представляешь, что здесь сейчас творится! Нас, врачей, отправляют в Капитолий. Я лечу в первом составе. Об этом позаботился Плутарх. Будет много раненых, мне просто необходимо быть там. Помогать людям, как я и мечтала.

И мы скоро встретимся с тобой, Китнисс.

Ты даже не представляешь себе, как скоро мы встретимся.

========== 8. ==========

— Твой суд завершен. Собирайся, мы едем домой.

Откровенно говоря, большую часть своей жизни Китнисс не понимает, что с нею происходит.

Сначала смерть отца и апатия матери заставляют ее взять на себя слишком тяжелую ношу по обеспечению выживания собственной семьи; спасибо, что отец хорошо ее подготовил к роли охотницы.

Прозвучавшее на жатве 74 голодных игр имя младшей сестры заставляет ее вызваться добровольцем; ни одной мысли о том, что она просто может промолчать.

На Жатве 75 голодных игр звучит только одно имя; других имен — других выживших на арене — просто нет.

С квартальной бойни ее забирают в бессознательном состоянии; где-то далеко полыхает то, что осталось от двенадцатого дистрикта.