Соколов зарулил, поставил самолет, направился к остальным. Добродушному Соколову и возмутиться как следует не удается. У него даже это выходит без гнева.
- Что за народ! Сесть спокойно не дадут.
Еще несколько дней продолжаем облеты.
В полку заведено правило: если поднялись в воздух, но в бой не вступали, обязательно выполнить потом, возле аэродрома, "курс пилотажа". Так в людях постоянно поддерживается натренированность, они совершенствуют приемы боя. Как бы много в схватках ни участвовал, слабые места остаются, потому что не станешь же применять прием, в котором не уверен. А здесь есть возможность отточить, как на уроке.
И еще закон: половина обязательно в это время несет сторожевую службу в небе. Потому что противник нередко нападает, именно когда самолеты возле дома, идут на посадку или на взлет, когда нет скорости и высоты и т неуклюж.
Мы с Власовым обходим хозяйство. Аэродромное поле у нас большое, обросло лесами. Ближе к железнодорожной станции стоит школа, там живет летный состав. Вернее будет сказать, спит. Днем летчики либо в работе, либо, если непогода, находятся в землянках. Такая землянка носит солидное название: КП эскадрильи. Она перегорожена надвое. В меньшей части - стол, телефон, документация, тут "кабинет" командира. В большей - нары, тоже стол, где пишут письма и "забивают козла", печь. Три такие землянки - три КП. Недалеко от школы - небольшой домик, здесь теперь столовая. Чуть поодаль - бывший винный склад, похожий изнутри на тоннель. Тут КП полка. Разгородили фанерой, получились комнаты командира полка, начальника штаба, замполита, партийного бюро, служб.
Через наезженную дорогу, наискосок, среди деревьев стоит сколоченная из досок красная пирамида с красной алюминиевой звездочкой. Под ней лежит сержант Акимов. Оторвался в бою от группы. Последними его словами были: "Иду за разведчиком. Преследую". Майор Островский с КП приказал: "Возвращайтесь!" Начштаба знал: горяч Акимов, увлекается. Но не всегда сыновья внимательны к отцовским наставлениям...
Приближается рокот моторов. Над белой скатертью поля появляется шестерка самолетов. Двое пошли по кругу, двое ринулись в пике. Хорошо пошли, круто. Но пора выводить... Пора... Давно пора!.. Машины выравниваются у самой земли.
Лихачи!
- Скрыпник и Федоренко, - подсказывает замполит.
Пока мы следили за этими, третья пара стала пикировать в стороне, вышли к аэродрому уже на горизонтальном полете, но вдруг, словно по команде, перевернулись головой к земле - так и понеслись до противоположного края.
- Майоров и Косолапов, - комментирует Виктор Васильевич Власов. - Эти двое у нас становятся настоящими асами.
- Сейчас я задам нашим асам! - отвечаю, и мы идем на КП.
Они ввалились нерешительной гурьбой, волоча за собой шлейф клубящегося морозного воздуха.
- По вашему приказанию прибыли, - за всех отрапортовал Косолапов.
- Вы что вытворяете? Что у нас тут - цирк?
- Товарищ полковник, - недоуменно округляет глаза Майоров, - вы же сами велели отрабатывать...
- Отрабатывать, а не хулиганить.
- Мы не хулиганим, - решается встать Скрыпник. - Вот Карабанов...
- Что Карабанов?
- Он, случается, без стрельбы сбивает. Уходит из-под атаки пикированием. Фашист за ним, а он так низко выводит, что преследователь не успевает - и в землю.
- А вы? - обращаюсь к другой паре.
- Вот Карабанов владеет машиной, как своим телом. И мы хотели...
- Опять Карабанов! Для этого не обязательно вниз головой и волочить волосы по земле.
- А может, пригодится? Ведь труднее всего чувствуешь себя у земли. Надо уметь маневрировать на малой высоте, - горячо доказывает Майоров. - Но как же учиться?
Здорово вырос этот летчик, которого полгода назад я называл пацаном и отчитывал за то, что пренебрегает маневром. И вот уже он не то что на высоте - кувыркается в нескольких метрах над полем.
А вообще мне нечем крыть. Конечно, чем "невероятнее" летает летчик, тем богаче у него возможности в бою. Но в авиации так уж устроено - без риска не дается ни один шаг вперед. А риск всегда пугает. И когда рискуют другие - даже страшнее.
Они уходят, неуверенные в том, что через несколько дней не повторят своих упражнений, а я остаюсь, уверенный, что повторят.
- Итак, бунт на корабле, - смеется начальник штаба, - И главный зачинщик - Карабанов.
Начштаба перебирает бумаги на столе, находит нужную.
- Между прочим, я боялся, что вы им выговор объявите.
- Ну и объявил бы, так что?
- Телефонограмма пришла. Троим из них звание лейтенанта присваивается. И всем нашим сержантам-летчикам.
- Тогда вместо выговоров, - подключается к разговору замполит, праздничный ужин.
- Чтоб не очень-то праздничный, - предупреждаю. - Метеорологи обещают назавтра видимость миллион на миллион, так что фашист полезет.
Вечера в столовой - самое приятное время. Кончился день - спадает напряжение. Можно расслабиться, посидеть в тепле, потолковать. Здесь узнаешь последние новости, послушаешь, грея ладони о кружку с чаем, импровизации полковых весельчаков.
Правда, как выразился Панкин, уровень юмора в полку после гибели Булкина сильно понизился.
Возле меня сегодня сидит Майоров. Вообще, место слева от командира, как я знал, считалось местом для переменного состава. Каждый вечер рядом появлялся другой, кому выпадала очередь или жребий, или какой-либо иной случай пить мои сто граммов. Сегодня восседал Саша Майоров, ладный, крепкий, лукавый. Взять, что ли, "пошутить" и выпить?
Устанавливается тишина. Звучат слова приказа, звучат фамилий. Аплодисменты. Поздравления...
Когда прошли первые минуты и волна оживления схлынула, Иващенко сказал:
- Бросали в кружки кубики, а надо было бы звездочки, Ведь будут погоны. Вводятся...
- Как погоны?
- Я летал сегодня в штаб корпуса. Говорят: погоны будут.
Кое-кто новость уже слышал, кое для кого она звучит впервые.
- Верно, - подтверждает Власов.
- Как же так? - растерянно смотрит то на меня, то на замполита Скрыпник. - Старая армия была в погонах...
- Видишь ли, - начинает издалека замполит, - винтовка, которой наш боец еще воюет, тоже была в старой армии, и авиация, как тебе известно, тогда еще начиналась...
- И гимнастерка, - подсказывает Фонарев,
- И гимнастерка... Дело не в том. Может, это напомнит нам, да и миру всему об извечном величии русского солдата. Того, что водили в сражения Суворов, Кутузов, что бил Наполеона, что бывал уже в Берлине. А?
Не знаю, совпадает ли толкование Виктора Васильевича с официальными мотивами нововведения, но, по-моему, здорово. Да и всем остальным разъяснение нравится.
Разговор вновь распадается на отдельные темы по группкам, до новой поры, пока чьи-нибудь слова не привлекут общего внимания.
- Что-то союзники никак не раскачаются, - слышится оттуда, где сидят Тришкин, Федоренко, Хашев, Панкин.
- Никак с этим вторым фронтом не выходит, - подхватывают в другом конце стола.
Потолковали о втором фронте, о союзниках, о Рузвельте и Черчилле...
- Это что, - возвышает голос Панкин, - вот у нашего старшины Алхименко конфуз на два фронта вышел. Написал матери и девушке, а ту и другую одним именем зовут, - да наоборот конверты подписал. У старушки, получилось, спрашивает: ходишь ли ты на танцы, провожает ли тебя кто домой? Девушка поняла, что ошибка вышла, а мама нет. И пишет: "Бог с тобой, сыночек, что ты такое говоришь? Может, контузия с тобой была, так не скрывай от матери... "
Панкин изображает "в лицах", все хохочут.
Вдруг раздается взрыв. Неужели бомбят? После секундного оцепенения несколько человек выбежали. Прогремело еще - подальше.
Вошел Тришкин.
- "Берта"...
Было известно, что у немцев есть мощное орудие "Берта", установлено оно на железнодорожной платформе и кочует. По ночам "Берта" обстреливала станцию Шум, куда приходят эшелоны. Теперь вот нащупала и нас.
