- Не пойму, - на лице Козюка удивление, - кого мы судим - меня или Косолапова?
- Никого не судим, - ответил я. - Косолапов тут ни при чем. А вам надо перестать терроризировать летчиков. Это не дело: заклинило пушку, дал летчик "козла" на посадке, заболел - вы во всем видите попытки уклониться от участия в боях.
- Значит, будем считать, что Косолапова вы берете на себя? успокоившись спросил Козюк.
- Считайте так, - ответил я.
По-моему, Филипп Косолапов даже Козюка вскоре покорил. Изо дня в день, от боя к бою росло его мастерство, все ярче проявлялась отвага. Придет и день, когда на его груди засияет Золотая Звезда Героя.
Война отсчитывала последние дни сорок второго года. Старшина Алхименко уже и елку срубил, чтобы установить в столовой. Но в это время полк получил приказ: перебазироваться на аэродром возле станции Шум.
И снова на Волховский фронт. Снова - под Ленинград.
Такой долгий-долгий бой...
- Ну докладывай.
- Товарищ генерал, полк перебазировался, к боевым действиям готов.
- Готов? - переспросил командир корпуса. - Только что прилетели - и уже готов?
- У них отработано, - пояснил командир дивизии. - Одна эскадрилья берет в самолеты техников, вторая лампы, третья - чехлы. На новом месте, таким образом, все есть, чтобы моторы разогреть и сразу летать.
- Правда, - дополняю комдива, - каждому технику, пока подъедут остальные, приходится обслуживать по три машины, но ничего.
- Хорошо, что готов, - удовлетворенно говорит генерал Благовещенский.
- Как прошло перебазирование? - интересуется начальник политотдела.
- Было неважно с погодой. Плохая видимость. Обледенение начиналось.
- Лучше бы, конечно, подождать, - соглашается комдив генерал Кравченко. - Но нас торопили.
Командир корпуса пододвинул ко мне карту,
- А теперь слушай задачу. Мог бы поставить комдив, но раз уж я здесь...
В те дни готовился прорыв блокады Ленинграда, хотя об этом прямо еще не говорили. Поэтому и перебросили сюда наш авиационный корпус резерва Верховного Главнокомандования.
В любом большом или малом сражении у каждого свои особенности действий. На этот раз полку не придется подвешивать бомбы, ходить на штурмовку, сопровождать бомбардировщики.
- У полка особая задача: борьба за господство в воздухе. Что это значит? Держать под контролем небо, всюду успевать на помощь и обеспечивать превосходство. Помечено на карте все, что надо пометить, записано все, что надо записать, спрошено все, о чем надо было спросить.
Командир корпуса смотрит на часы.
- Поздно уже. Оставайся поужинать с нами.
Убрали со стола карты и бумаги. Ординарец внес дымящуюся картошку, раскрытые консервы, сало.
Минуту шло "молчаливое осмысливание" вкуса обжигающей картошки и холодного, сверкающего изумрудной изморозью сала.
- Ай, ка-ла-со! - засмеялся Благовещенский. Засмеялся и Кравченко.
- Так китайцы говорили, когда встречали нас после боев, - пояснил Благовещенский.
Оба они сражались в Китае. Известный уже в то время летчик-испытатель Благовещенский возглавил истребительную группу, был в ней и Кравченко. За отличия в тех боях оба стали Героями.
Я давно заметил неожиданность начала застольных бесед. Крякнут, закусят, пожуют, а кто-то потянет ниточку из совсем далекого клубка: "А помните, года три назад..." И необязательно будет значительное. Может, главное событие жизни, а может, и просто случай на охоте.
- Да... - протянул Благовещенский. - Был бы тогда старик близоруким, не есть тебе сейчас картошки. Разглядел-таки, что русский. А то вздумал топить, решил - японец. Ну уж перепутать тебя, Григорий Пантелеевич, с японцем!
Плотный, широкоплечий, крупнолицый Кравченко приглаживает пятерней густые, слегка вьющиеся волосы. Память воскресила случай, когда он сбил три японских самолета, но увлекся, и подбили его самого. Выбросился с парашютом, угодил в озеро. Подплыл старик рыбак и стал веслом колотить. Но на счастье, скоро разобрался. Потом посадили крестьяне советского летчика в паланкин и с почетом несли до городка почти двадцать километров, как он ни сопротивлялся.
- Да и вам не сидеть сейчас тут, если бы тогда чуть сильнее зацепило...
Они вспоминали былое, и как тогда с кем было, и кто потом куда подевался, и где теперь. Но разговоры за столом ведутся по одному принципу; в конце концов "все возвратится на круги своя".
- Должны, должны, Алексей Сергеевич, взломать блокаду. Как там люди заждались, как натерпелись! - говорит начальник политотдела.
- Трудно представить, как натерпелись, - соглашается Кравченко. - По льду Ладожского озера пока еще доставляют в город кое-что. Но начнется весна, и Дорога жизни перестанет существовать.
Командир корпуса поворачивается ко мне.
- Тяжелая будет драка. Так и настраивай людей.
- Твоему замполиту я сказал, - подхватил начпо. - Соберите коммунистов, проведите комсомольские собрания, общеполковой митинг. Объясните всем исключительный смысл того, что их прислали сражаться за Ленинград...
Первые полеты на новом месте - ознакомительные. Начинает их руководство полка и эскадрилий. Надо изучить местность, ориентиры, поглядеть с высоты, где проходит передний край.
Вылетели рано утром. Скованная снегом, матово поблескивает земля. Воздух, кажется, промерз насквозь. Передний край спит... Кажется, спит, а на самом деле что там творится? Там, в заполненных снегом окопах, где ветер несет колючую, обжигающе холодную пыльцу и где чуть застоишься, начинает протаивать уснувшее болото. Там, где не дает поднять головы вражеский пулемет и где не разложить огонька, не обогреться даже пробежкой, где раз в сутки, ночью, вползет в окоп повар с остывающими термосами...
Вдалеке, над берегом Ладожского озера, тянется шестерка наших транспортных самолетов. Идут из Ленинграда, сопровождает их несколько истребителей МиГ-3. Мы летим парами: командиры эскадрилий со своими заместителями, у меня ведомым Майоров. Люблю летать с ним - отважный, зоркий, цепкий.
Откуда ни возьмись - "мессершмитты". Свалились на наши транспорты, истребители прикрытия завертелись, отбивая нападение. Но силы далеко не равны.
- На выручку! - кричу своим.
Когда врезались в эту гущу, когда вцепились в выбранные цели, сразу почувствовали преимущество своих машин. Раньше, бывало, "мессер" от "лагга" уходил вверх и догнать его было невозможно. А тут чувствуешь: идешь ты за ним - и расстояние сокращается, сокращается...
Ла-5 для фашистов здесь еще новинка.
На земле - мы совершили посадку первыми - Майоров радостно вспоминает:
- Смотрю: он эдак себе самоуверенно взял вверх, а мы за ним, и догоняем... Эх, занервничал он тут, да деваться некуда.
Майоров говорил, а в это время на посадку шел Соколов. Вдруг из-за леса на бреющем выскочил истребитель, догнал Соколова и, обгоняя, закрутил вокруг него спираль, потом перевернулся на спину и понесся почти над землей вот так, кабиной вниз.
- Ё-моё! - воскликнул Майоров. Он подался всем телом, следя за таким удивительным полетом, в глазах полыхали восхищение и зависть.
- Карабанов! - уважительно произнес Соболев, Карабанова знали все кто лично, кто понаслышке. Волшебник пилотажа, виртуоз. В бою неописуемо дерзок. Мастерское владение машиной позволяло ему применять в бою такие маневры, что порой в голове не укладывалось. На фюзеляже его самолета нарисована пасть разъяренного тигра - символ, хорошо соответствующий бойцовской беспощадности Карабанова.
Знали его и фашисты. По отличительному знаку, по манере боя, по тому урону, какой он наносил, по фамилии, которая звучала в эфире. Они и сами ее произносили. Нередко наши радисты, настраиваясь на волну их радиопереговоров, слышали панические предупреждения:
- Ахтунг! Внимание! В небе Карабанов!
Сейчас наши аэродромы были рядом, и Карабанов таким образом, возвращаясь к себе, передавал нам приветы.
