Виктор Васильевич Власов имел совершенно особую способность чувствовать, где ему надо быть. Он подошел, потоптался вокруг Шахова.
- Ладно, хватит.
Шахов вздрогнул, стал торопливо перчаткой вытирать лицо.
Самолеты уходили вновь.
- А ты останься, - сказал замполит, Они молча наблюдали за взлетом.
- Сколько тебе лет?
- Девятнадцать.
- Вот видишь, солидный уже человек...
Шахов поднял глаза, в них мелькнула надежда. Ему очень хотелось найти опору. Как утопающему почувствовать твердую руку - и полностью ей довериться. И очнуться уже на берегу. Потому что теперь он сам ничего не мог.
- Еще не все потеряно, - продолжал замполит после паузы. - Ты ведь неплохо летаешь, очень даже здорово. Мог бы стать настоящим асом. Но страх идет впереди тебя.
Шахов быстро закивал головой и так же быстро заговорил:
- Взлетаю - ничего. К линии фронта, к зениткам, подхожу, или "мессера" появляются - ноги трясутся, прямо стучат по педалям, а сознание делается как не мое.
- Ерунда! И со мною вначале так было, - замполит, конечно, говорил неправду. Помолчал.
- Мы ведь на войне не просто деремся. Все мы становимся бойцами лучше и лучше. И людьми лучше и лучше. Есть у нас один моторист, в бога верит. Говорит: "Зачем вы меня все перевоспитываете? Разве не все равно, верю я в бога или нет? Главное, чтобы обеспечивал работу мотора. А я, вы уже знаете, дело делаю не хуже всех неверующих". Отвечаю ему: "Правильно, толково работаешь. Но мне не все равно, с какой мыслью дело делается и жизнь живется. Потому что ты думаешь: бог кару за какие-то грехи послал - а это фашизм войну развязал. Ты думаешь: бог тебя защитил при бомбежке - а это Соболев, Панкин или Шахов успели взлететь и разогнали "юнкерсов".
Услышав свою фамилию, Шахов умоляюще посмотрел на замполита, но не поймал на его лице никаких признаков нарочитости.
- Мы с тобой вот что сделаем, - вернулся замполит к главной теме. Пойдем четверкой. Ты и трое самых сильных летчиков полка. Твоя главная задача - сбить. А они гарантируют безопасность. Согласен? После этого сразу станешь другим.
Шахов благодарно и жалко улыбнулся.
Они долго ходили вдоль опушки. Говорил Власов, а Шахов лишь изредка. Стали возвращаться с задания. Началась заправка машин.
- А сейчас пошли обедать.
- Нет! - испуганно отшатнулся Шахов. - Я не могу.
- Ты что - так есть и не будешь?
- Как же есть? - с болью спросил Шахов. - Меня отец приучал: раз ешь, значит, заработал. А я...
- Пошли.
- Нет, я... Я после всех...
- Вот что, - жестко сказал Власов, - отныне ты мой ведомый, ясно? И марш за мной!
Под невысокими сосенками протянулись длинные столы. Во время боевой работы обедали здесь, Власов подошел к свободному краю и демонстративно сказал:
- Садись, Юра.
Перед ними поставили две самодельные, выкроенные из алюминия и склепанные местным жестянщиком миски с супом. Суп обжигал губы, а макаронинки, упавшие с ложки на край миски, быстро замерзали.
Метрах в пятнадцати на сосне прибит кусок фанеры. Обычно полковой киномеханик вывешивал тут свои объявления или появлялись неожиданно дружеские шаржи или боевой листок. Но сейчас на фанере висело что-то другое. Власов спросил:
- Фонарев, что там?
- Фронтовая газета. Тут про наших. "Слава лучшим!" - называется статья. И вот фамилии... Власов выслушал и тихонько сказал Шахову:
- Вот увидишь, ты еще этот список продолжишь. Я верю...
Неожиданно ворвались звуки летящего самолета.
- Булкин! - радостно вскочил Большое. Но это была пара "мессершмиттов", Прошли низко над полем и пропали за противоположной кромкой леса.
- Товарищ капитан, - позвал Скрыпник Соболева. - Помните? Посмотреть, может, чего сбросили? - Не сбрасывали, - ответил командир первой эскадрильи. - Я наблюдал. Теперь не сбросят. Мы не на "лаггах" теперь...
К "летней" нашей столовой приближался капитан Козюк. Оперуполномоченный был одет по-обычному. Кожа на худощавом нервном лице натянута, с синевой. Чувствовалось, что мороз его пробирает.
Подошел к Власову.
- Хотел бы заняться сейчас Шаховым. Власов встал, взял капитана за локоть, легонько увлек его за собой, и они пошли, будто прогуливаясь.
- Я уже занялся.
- Вы им занялись, но его просто надо судить.
- Этого парня мы переделаем.
- Покрываете вы трусов, - жестко сказал Козюк. - Меньше надо церемониться.
- Хотя и идет война, но ведь воспитание в нашей армии никто не отменял. А Шахов летчик молодой. Надо помочь ему перебороть страх. Давайте потерпим, а?
Козюк колебался, ему трудно отступать. Надо было знать эту натуру, чтобы представить, как уязвляет его любое несогласие.
Через несколько дней столкнулся с ним и я.
Лейтенанты Косолапов и Горюнов выполняли задание.
Уже возвращаясь, увидели фашистского разведчика и пошли на него. Разведчик увертывался и тянул их за собой - все выше. Пришлось повозиться. А когда бой закончился, спохватились: горючее в баках кончалось.
Садились на ближайший аэродром. Пока заправились - погода испортилась. Три дня небо закрывали низкие облака. Наконец можно! было вылететь. До полкового аэродрома оставалось совсем немного, но мотор на машине Косолапова начал давать перебои. Филипп понял, что не дотянет, и стал выискивать более-менее подходящую поляну для вынужденной посадки.
Горюнов прилетел один и показал на карте, где остался ведущий. Снарядили группу. Оказалось, что прокладка в карбюраторе расползлась и перекрыла отверстие для горючего.
Но иначе все расценил Козюк. Косолапов прибыл, доложил командиру эскадрильи, и тут же его пригласил оперуполномоченный. Между ними произошел дикий и страшный, как потом выразился Косолапов, разговор.
Из землянки Козюка лейтенант выскочил бледный, распахнул грудь, ему не хватало воздуха. Я еще издали заметил его неестественный вид.
- Товарищ полковник, он меня в предатели записывает, дезертиром назвал!
Лейтенант говорил, как в горячке,
- Успокойся. Иди в эскадрилью. Все будет, как было. Сразу догадался, что речь о Козюке. Надо поговорить с ним основательно и сейчас же, пока не наломал дров. Козюк явился с видом непреклонным.
- Что у вас с Косолаповым?
- Он уклоняется от боя. А вам же известен приказ - Верховного Главнокомандующего номер двести двадцать семь...
Приказ был известен на фронте всем. Он вышел в июле сорок второго года и получил свое второе название: "Ни шагу назад!". "Пора кончать отступление, - говорилось в приказе. - Ни шагу назад!.. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории... " Вводились жесткие меры борьбы с паникерами, нарушителями дисциплины.
- Косолапов не паникер, - говорю, - он храбрый летчик, что уже не раз доказал,
- Выгораживаете, - с сарказмом ответил на это Козюк. Лицо его раскраснелось, у него начинались знакомые мне "приливы болезненного самолюбия". - Но теперь ничего не выйдет! Я еще помню историю с Шаховым..,
Мне уже трудно было сдерживать себя.
- Послушайте, капитан!..
Вмешался Власов:
- Все видят ваше усердие, Козюк, но нельзя же молиться так, чтобы стену лбом расшибать. Хотите, скажу, отчего ваши конфликты? В центре всего сущего вы держите себя. В центре и над всеми. А в действительности вы случайный человек на этой работе. Вы вообще случайный человек на любой работе, где надо иметь дело с людьми. Вам нельзя с людьми. Есть такая категория, которым нельзя...
- Напрасно вы.
- Нет, не напрасно. Вот у Шахова был страх. Страх можно преодолеть, и, кстати, у Шахова уже получается. А презрение к людям не преодолеть. Его можно только сковать и лишить активности.
- Чем же мне лечиться? - не без заносчивости полюбопытствовал Козюк.
Замполит не обратил внимания на интонацию.
- Мне кажется, это не излечивается. Можно лишь сковать. Чем? Страхом... Вот тут страх как раз нужен. Страх перед тем, что безнаказанно не пройдет, что заметят, укажут, а то и накажут. Впрочем, - неуверенно заключил Власов, - может быть, потом человек перестроиться и больше...
