— Нынче под вечер, Гулль, пришел пароход с острова Маргариты, завтра он отплывает. Будет приходить не чаще чем раз в месяц. По мне, самое разумное для тебя с ним вернуться. Мне-то что, останешься ты или нет, но лучше уезжай, тут уже все на мази и пойдет своим ходом, так не стоит тебе зарываться, сейчас еще легко выберешься, покамест ты им без интересу, а через месяц будет совсем не то. Лучше тебе здесь не задерживаться.

— Когда он отвалит?

— Завтра в шесть.

— Та-а-к!

Гулль встал, он подошел к окну и раскинул руки, потом снова сел.

Что за идея пришла в голову хозяину, это что-то новенькое, стало быть, никто его здесь не держит, он волен ехать. Гулль снова встал, снова подошел к окну: выходит, не зря манил его вольный простор, не зря разрывал ветер солнце на мелкие клочки и гнал их по морю. Он может всем этим владеть, все это ему предлагается, ему принадлежит. Он сказал:

— Возможно, я и уеду.

Он наткнулся на Мари, она сидела, развалясь на столе. Когда он проходил мимо, она вытянула руки вдоль стола, свесила на них голову и прищурилась. Гулль вспомнил, что вот так же она свесилась тогда над поручнями, но ему так и не удалось коснуться ее груди — не слишком большая утрата, напрасно у него тогда защемило сердце, и он испытал нечто близкое к разочарованию. Вот и сейчас под платьем скрыта ее грудь. Гулль потянулся было к ней, но Мари вскочила и отряхнулась. Легче легкого перетянуть ее через стол или заставить обойти кругом, а стоит забраться ей за лиф, как такая сама сдастся. Он хотел схватить ее, она уже прилегла на стол, но он так и не решился. Он только сказал:

— До завтра!

— Завтра не выйдет! — отвечала Мари. — С пароходом повалит народ, тут лишь бы управиться.

Мари сощурилась, она показалась ему еще острей и уже, еще тоньше и горче. И снова он подумал, что надо бы ее взять, все, что здесь есть, хотел бы он заглотнуть до отъезда — и эту побеленную стену с пятнами облетевшей известки, и окно, а в нем несколько дюн, разворошенных зимними дождями, — моря отсюда не видать. Сегодня он не чувствовал давешней воскресной бодрости, снова его одолела усталость. Это сделалось уже чем-то привычным: порой люди и вещи становились для него птицами, они подхватывали его в своем полете, а порой — свинцовыми гирями, они пригнетали к земле. Стоит малость отдохнуть, как все опять будет ему нипочем, и тогда он шутя возьмет Мари, только уж не сегодня.

Мари сказала:

— Говорят, ты уезжаешь.

— Ничего не выйдет, — сказал Гулль.

На другое утро жена Кеденнека сказала:

— Андреас, присмотри за ребятами. Мне надо спуститься вниз. Я скоро вернусь.

Андреас взял инструмент и уселся за стол, чтобы выточить несколько рыболовных крючков. Время от времени он поглядывал в окно. Окно выходило на узкую дорогу, вившуюся меж домишек. На дороге отпечаталось множество следов. За ночь похолодало, следы подмерзли, и в их углублениях сверкала изморозь. В окно можно было увидеть краем стену Неров, сложенную из каменных обломков. Над правым угловым столбом два каменных обломка были сложены в крест. В щели креста тоже забилась изморозь. Андреас снова выглянул в окно, а за ним потянулись мальчики, игравшие железными опилками, и увидели то же, что и он. Комната была полна дыму, глаза у всех были красные.

Спустя немного Андреас вышел наружу, мороз уже сдал, изморозь на дороге исчезла. Андреас был бы рад с кем-нибудь перекинуться словом. Но вправо дорога сворачивала вверх, а слева огибала угол соседнего дома, и на этом участке не было ни души, только гудел попавший в западню ветер. Андреас вздохнул, он уже собирался вернуться в дом, где подняли крик дети, но тут сверху послышались шаги. Он задержался на пороге и увидел Гулля. Гулль прошел мимо, не заметив его. Андреас прикрыл за собой дверь и разочарованно проводил его глазами. Его обижало и огорчало, что Гулль еще ни разу к нему не обратился. Именно к нему, Андреасу, который ждал его с первой же минуты. За последние дни стали поговаривать, будто Гулль собирается уехать. Услыхав это, Андреас испугался, но веры этому не давал.

Гулль между тем завернул за угол соседнего дома, впереди лежал такой же участок пути, все то же каменное крошево, и над ним низкие клочки неба, а дальше дорога делала новый поворот. Гуллю захотелось с кем-нибудь поговорить, но впереди никого не было, и он обернулся.

— Как ближе пройти берегом? — спросил он.

Андреас подошел.

— Есть тут у вас перевоз через бухту?

— Нет, теперь уже нет. Придется вам обойти кругом.

Гулль внимательно вгляделся в Андреаса, и опять ему пришло в голову, что он не однажды его видел — сразу же по приезде, а потом в трактире и на собрании. Гуллю захотелось, чтобы этот малый проводил его часть пути, любопытно, что он ему скажет.

— Кто вы, собственно? — спросил он.

— Я Андреас Бруйн из семейства Кеденнека.

Они оглядели друг друга.

— Если вам в Эльнор, — добавил Андреас, — незачем идти берегом. Есть дорога через дюны, в дождь она удобнее. Хотите, я вас провожу?

— Что ж, хорошо, если вы не нужны дома.

— Нет, я не нужен дома, — сказал Андреас.

Они пошли вместе. «А как же дети?» — подумал он.

Дверь за собой он прикрыл — мальчики подождали немного, потом выглянули за дверь и стали его звать, а не дозвавшись, заревели и побежали вниз искать Андреаса. Жена Кеденнека вернулась и нашла комнату пустой.

Что-то дрогнуло в душе у Андреаса. Вспомнив о мальчиках, он затосковал о доме. Не о родном доме, о нем он никогда не тосковал, и не об умерших родителях, он не видел большой разницы между ними и четой Кеденнеков, и не о старой родительской комнате, где стоял их запах, — в этой стоял такой же запах. Неважно, подумал он, прошло не больше трех минут, надо вернуться, мальчики, верно, испугались, а стоит ему появиться, как они запрыгают и уставят на него глазенки.

Однако он не вернулся. Они уже вышли на последний поворот у подошвы холма, перед ними лежала бухта, сбоку простиралось море. За последние дни шум его стал так размерен и однообразен, что казалось, шумит сама тишина. В воздухе, пахнущем дождем, все было отчетливо видно: маяк на Роаке, остров далеко позади и даже пенная борозда, оставленная пароходом. Гулль вздрогнул, стало быть, он еще не там, на вольной воле, а на какой-то серой мерзлой дороге, раскисающей под его подошвами. Он уже боялся, как бы Андреас не повернул назад, а то еще, пожалуй, встретит знакомых. Но Андреас не повернул назад. Ему не попался случайно никто из своих, даже на Рыночной площади. Хоть они не коротали время беседой, однако довольно быстро миновали бухту, а потом свернули на тракт за дюнами. Это, собственно, были не дюны. Берег в сторону моря был изрезан рифами, а в сторону земли покрыт слоем песка, на котором отдельными островками росла вечнозеленая колючая трава. Земля по обе стороны дороги простиралась плоскими увалами. Нет-нет, да и проглянет кусочек моря. Шум его был слышен и здесь, но к нему присоединялся еще и особый звук: это ветер пролетал над колючим сорняком, как над теркой.

Пока они шли вдоль бухты, ветер дул им сбоку в лицо, а теперь дул в спину. Им захотелось побеседовать.

— Это же совсем другое дело, — говорил Андреас. — Так бы и я не прочь — разъезжать с места на место, видеть то и другое, не то что мы: только и знаем, что воду, вода, вода и снова вода.

— Ты тоже вырвешься отсюда, может, даже этим летом!

— Сейчас мне это, собственно, ни к чему.

— А что? Или любовь завелась?

— Пожалуй, да только так, ничего особенного. Просто хочется поглядеть, как здесь все дальше пойдет.

— Когда здесь все кончится, — сказал Гулль, — придется мне хорошенько подумать, как отсюда выбраться да куда бы пристать. Хочешь, поедем вместе?

— Хочу, — сказал Андреас.

Гулль стал рассказывать, что творится на свете. О гаванях, улицах и женщинах. Андреас слушал и изумлялся.

— Совсем другое дело, не то что здесь, ах, боже мой!