Внезапно его охватила острая печаль, как недавно, когда Кеденнек услал его из трактира. Эх, дать бы Кеденнеку пинка хорошего, да и тем же дюнам, и морю, которое загораживает ему дорогу. Ему представилось, что все это придет, быть может, уже в этом году. Но хотелось, чтоб пришло сейчас, чтоб не надо было ждать. Тут Гулль заговорил об «Алессии», и в ответ Андреас стал рассказывать, что у него произошло со смотрителем на рынке и с капитаном «Вероники» — не бог весть что, просто захотелось немного похвалиться. Как вдруг он оборвал свой рассказ и показал рукой:
— А вот и Эльнор!
Тогда, после собрания в Санкт-Барбаре, рыбаки стояли всей толпой на Рыночной площади, но уже к утру большинство двинулось назад. Они кричали: «До следующей встречи!» — а потом разделились примерно на две равные группы, одна повернула направо, другая налево — как и пришли. Их стало вполовину меньше, к тому же они хорошо знали друг друга, а когда несколько человек отсеялось в Вике, стало еще меньше, а напоследок и вовсе небольшая кучка; понуро топая по нескончаемой размякшей дороге, вьющейся меж дюн, они притащились домой, в Эльнор. На рынке в Санкт-Барбаре и в начале пути они только и говорили, что про собрание, но постепенно их речи становились все односложнее и тем, кто вернулся в Эльнор, собрание уже казалось чем-то далеким и не таким уж обязывающим. Когда же эльнорцы и вовсе разбрелись по домам, стоявшим не в ряд, как в Санкт-Барбаре, а защемленным в дюны поодиночке, они первым делом поели, хоть далеко не досыта, а там почли за лучшее залечь в постель. А затем пришла пора осенних штормов, когда стало трудно добираться до собственной двери, а не то что до Бле, да и смысла никакого не было, в халупах было темно и душно, и голод трижды в день усаживал людей за начисто выскобленный стол. Последние зимы были одна другой хуже, а эта — хуже некуда, а следующая обещала быть того хуже, сало таяло на глазах, его не дотянешь и до Нового года, вот такие-то дела. Ветер не выпускал человека из дому, а перед дверью лежала дюна, а за ней другая дюна, а дальше дюна шла за дюной, и так до самого Вика. А Санкт-Барбара и вовсе на краю света, где уж тут думать о собрании!
Андреас сказал: «А вот и Эльнор!» Перед ними по колено вышиной бежала ограда из каменных обломков, она отделяла небольшой песчаный участок от прочего песка, здесь стояли две лачуги, прислонясь к тыльной поверхности дюны. В Эльноре дома стояли не в ряд, как в Бле, они были тут и там затиснуты в дюнную гряду. Это придавало поселку беспорядочный, бесформенный вид. Андреас постучал в ближайшую дверь. Оттуда выглянула женщина и смерила их удивленным взглядом.
— Где мужчины?
— Возятся с сетями.
Они пошли дальше. Там, впереди, кто-то заприметил двух чужаков. Все подняли голову, и один из них сказал:
— Это Андреас Бруйн из Санкт-Барбары.
Тут они узнали Гулля. Им не понравился его приход. Они побросали работу, подошли поближе и, недовольно щурясь, приветствовали Гулля. Санкт-Барбара была бог весть как далеко, и, чем дольше длилась зима, чем серее становился песок и чем гуще лил дождь, тем больше отодвигалась она вдаль. Вместо того чтобы без толку тащиться невесть куда, не разумнее ли делать то, что делаешь каждую зиму, — держаться своих сетей и голодать. Рыбаки вежливо обступили Гулля. Но глаза их затаили злобу. Они уже примирились с тем, что Санкт-Барбара на краю света, зачем же этот к ним притащился?
Гулль сказал:
— Нам понадобилось в вашу сторону, я и счел нужным еще раз напомнить, что вы должны снестись с рыбаками из Бле и все хорошенько обговорить до следующего собрания, чтобы знать, на чем мы порешили.
Стоило Гуллю сказать это, как Бле уже представлялось эльнорцам вовсе не таким далеким.
Кто-то сказал:
— Это не так просто, как кажется, там, в Бле, тяжелы на подъем, их нелегко будет заполучить сюда.
Потолковали о том и об этом. Дождь припустил.
— Нет ли у вас здесь трактира, — спросил Гулль, — или другого какого местечка, где можно было б поговорить?
Нет, такое есть только в Бле.
Как вдруг один из рыбаков отозвался:
— У меня нынче просторно, пошли ко мне.
Ему принадлежала та самая лачуга, куда постучался Андреас. На стук выглянула та женщина. От удивления и любопытства лицо ее поглупело. Муж отстранил ее левой рукой, а правой сделал приглашающий жест. Это был странный смущенно-горделивый жест, хозяин, видимо, и рад был гостям, и не решался пустить к себе всю эту ораву. Все вошли, каждый нашел себе местечко, и завязался разговор. Когда Гулль и Андреас поднялись и ушли, рыбаки еще долго не трогались с места. Им, пожалуй, за всю жизнь не довелось поговорить всласть и посидеть вот так, всем вместе.
Дорога в Бле по размякшему песку тянулась бесконечно. Оба молчали. И только тут Андреас вспомнил о малышах, он позабыл на столе весь инструмент, мальчики, должно быть, забросили его невесть куда, а ведь это инструмент Кеденнека. Он сбоку поглядывал на Гулля и не находил в нем ничего особенного в отличие от местных жителей, как это почудилось ему спервоначала, да и вообще зря он за ним увязался. А Гулль про себя думал, что это недалекий паренек, напрасно он с ним спутался, одному было бы куда сподручнее.
Бле теснился в небольшой котловине за дюной, словно кругом не хватало земли. Здесь имелась лавка, а в лавке — стойка, Гулль опрокинул стакан, а заодно и спутнику налил полнехонько, с краями. В Бле сзывать людей не пришлось. Они сами набились в лавку, и все пошло куда быстрее, чем в Эльноре. День уже шагнул за полдень, настоящий зимний день на побережье — канавы залило дождем, казалось, домишки вот-вот утонут. Назад они пошли глубинкой, дав крюку, чтобы наведаться в Вик. Вначале их еще согревало внутреннее тепло от выпитого вина и разговоров, но вскоре тепло улетучилось, да и дождь промочил их до нитки. Пришлось остановиться в овраге. Это был тот же распадок, где отдыхали рыбаки на пути в Санкт-Барбару. Оба промокли до костей. То был дождь, который пропитывает тело насквозь, точно тряпку, так что в нем уже не остается ничего твердого, устойчивого, никакой опоры. Кругом журчало, не переставая, вода не прибывала, но и не убывала. Это журчание укротило бы самого ожесточенного, утомило бы самого неистового.
Андреас плечом привалился к Гуллю. Он так и задремал стоя. А когда он легонько скользнул вниз вдоль тела старшего товарища, Гулль обхватил его рукой и тоже заснул. Когда они проснулись, стояла уже глубокая ночь. Только к утру вернулись они в Санкт-Барбару, смертельно усталые и закоченевшие от сырости.
В вечер под рождество жене Кеденнека захотелось отстоять службу в часовне. До часовни, на полпути к Вику, было далеко, никому не улыбалось тащиться в такую даль, но так или иначе начались сборы. Как вдруг Мари Кеденнек сбросила шаль, сняла с полки котелок и давай его надраивать.
— Вернешься, тогда и начищай, — сказал Кеденнек и направился с ребятишками вперед. Жена его только вздохнула и продолжала надраивать котелок. Андреас уже стоял на пороге, держа в руке щеколду; поведение фрау Кеденнек показалось ему странным, и он молча наблюдал за ней. Наконец она сказала:
— Ступай, приведи Катарину Нер.
Андреас поспешил за соседкой, но не застал ее дома, однако все же разыскал Мари. Кеденнек тем временем улеглась за перегородкой. Катарина Нер уселась подле нее. Андреас и рад бы поглазеть, но жена Кеденнека забралась куда-то вглубь. Андреас не мог решить, остаться или уйти, и все продолжал стоять на пороге, не выпуская дверную ручку. Хлопали ставни. Андреасу вспомнилась Катаринина свекровь. На столе, под самой лампой, стоял котелок, который Мари Кеденнек начистила до блеска. Никому он здесь был не нужен, но стоял сам по себе и поблескивал.
Мари Кеденнек стонала в своем убежище и нет-нет покрикивала. Хоть бы она кричала натужнее, в голос, мелькнуло у Андреаса, но она уже откричала свое и теперь только охала да стонала.
Катарина Нер позвала Андреаса и передала ему из рук в руки младенца. «Вот и хорошо, — мелькнуло у Андреаса, — значит, не зря я остался дома». Он посмотрел на новорожденного, тот был точь-в-точь как последыш его матери, такой же красный, недопеченный. Андреас подумал, что и проживет он, должно быть, не дольше, но почему-то эта мысль его не огорчила. С Катарининым появлением, предродовыми криками Мари Кеденнек и рождением ребенка прошло немало времени, Андреас, однако, и опомниться не успел, как воротился домой с детьми Кеденнек. Он взял младенца на руки. Андреас по его лицу догадался, что тот подумал о ребенке то же, что и он, Андреас.
