И шумит речка неугомонно. То ревет грохотом водопадов, в каком слышатся и громы гроз небесных, и раскаты боев пушечных, смешанных с перестуком ружейных выстрелов, с голосами людей сражающихся, с криками испуганных птиц. То поет речка хором Ручьев голосистых. То перешептывается шепотом родников тихих. А местами тонко звенит колокольчиками капелек, которые по мшистым камням, как по щекам, катятся.
И где б ни повстречался с речкой-говорухой путник усталый, с чем бы в сердце не ступил на ее берега, — принимает она всегда радушно, прохладой окутывает ласково, щедро утоляет жажду мучительную.
И входит путник в мир ее раздольный, берет в сердце тепло голосов ее нестихающих, потом изливает речке-спутнице душу свою переполненную.
Беги, речка горная, в ширь степную, неоглядную, неси полям жаждущим воды свои животворные, а людям степным — правду святую, чистую. Про битвы жаркие, какие видишь на берегах своих. Про песни, здесь слышанные. Про думы партизанские сокровенные. Расскажи о врагах лютых — фашистах. Поведай белу свету про героев леса воюющего, огнем войны опаленного, пулями меченного.
Пусть знают люди, как шел твоими берегами комсомолец Петр Лещенко. Вел дружков уморенных. На плечах своих замерзающих нес их оружие грозное. Никого из гибнущих в пути не оставил, сам же отдал последние силы, сел под лагерем и не встал больше — умер. Расскажи и о Бартоше Василии, каких чистых кровей коммунистом он бы, как любил жизнь, любовался природой, в зеркале вод твоих отраженной: скалами гордыми, лесами стройными, небом бездонным. Но когда попал с дружками в беду вражьего окружения, то заслонил друзей от той беды, сам пал смертью геройской, навечно остался в степи, а друзей выручил. Расскажи, речистая, о всех людях леса огненного, как ходят они в бои жаркие и неравные, как кровь свою сливают с водами твоими чистыми, смерть, коли припадает им, принимают без страха и ни о чем, кроме народной победы, не думают, ничего себе не загадывают, даже на могилу, в случае беды, не рассчитывают. Вверяю я тебе, речка- партизанка, думу такую сокровенную, прихожу к тебе, милая, с делом таким хлопотным по праву любви к тебе, соратница наша!
Мила ты, речка горная,
Днем светлая, в ночь черная,
Душевна, говорливая.
И в горе, и счастливая.
Когда кипишь вся в ярости,
Когда сияешь радостью,
Зовешь вперед стремниною,
Врачуешь тишью милою.
Мила в горенье, что свеча,
Родная речка Бурульча.
Зачаровала тетя Катя всех своим рассказом. Застыл с бескозыркой в руках Клемент Медо. Иозеф Белко, Цирил Зоранчик, Саша Пухер и Антон Ланчарич, обнявшись, не сводят глаз с лица сказительницы. А она стоит в кругу сухонькая, неприметная. Неровно освещенное дрожащим пламенем костра лицо спокойно, мудро.
— Думаю, сыны мои, что матери, творившие эти легенды и сказы, слова из сердца брали, из самых глубоких его глубин. Вот мы и просим: наши приветы передайте вашим матерям прямо в их сердца. Может, от этого народы наши станут еще ближе.
— Позвольте мне! — вдруг вскакивает Борис Голубев. — Я тоже хочу сказать. Это командир Юрьев Иван Иванович сочинил. Можно?
…Под рукой ли дрогнет ветка,
Затрясется ль на ветру,
Мать — к окну: не сын ли ходит
По пустынному двору?
Читает Борис просто и выразительно. А под конец, когда ожидания матери завершаются счастливой встречей с сыном, голос чтеца звучит восторженно:
— То явились партизаны
В полоненное село.
За окном — стрельба. Огнями
Все село вдруг зацвело.
Мать бежит к дверям скорее.
— Мама, мама! Дверь открой!
У порога — немец мертвый,
На пороге — сын живой.
Выступление Бориса заканчивается овацией. Чтец взлетает в воздух — качают его словаки. Потом заявляют:
— Боря! Давай нам цю балладу! Где она записана?
— Вот где! — бьет себя по лбу Борис.
— Ну, тогде бери листа и пиши. Без цей баллады мы не полетим.
Голубев принимается писать, а словаки затягивают песню:
Тиха ноц, красна ноц, ясна е,
Партизан пушку свое набье…
Словацкий народ не один, говорит песня, вместе с ним против фашистов воюют «братья русы, сербы ай поляци». На смену словацкой песне приходит русская.
Не составляли мы программы этих проводов. Но как хорошо все сложилось! Наши люди нашли самые нужные слова для братьев-словаков на прощанье, нашли самые душевные песни. Пусть передадут они народу своему и неукротимость горной Бурульчи, и мощь матушки Волги, и любовь к Родине советской.
А вот и самолеты. Последние торопливые объятия, напутствия… Старт, традиционный прощальный круг, мерный затихающий рокот моторов в небе.
Не торопимся покидать аэродром, стоим на высоте и, затаив дыхание, слушаем этот далекий рокот. Остались позади почти год боевого содружества, встречи, которые не забудутся. Расставание… Оно тоже вечно будет жить в наших сердцах.
Словаков ждут новые дороги. Много дел еще впереди и у партизан.
К победе!
Только вперед, только на линию огня, только через трудности к победе — и никуда иначе!
Николай Островский
Отгремела боями зима. Сполохами взрывов высветились ночи марта. И вот — весна. Над лесом — восьмое утро апреля боевого сорок четвертого, тихое, ясное, по-южному теплое. Для крымских партизан — это восемьсот девяносто пятое утро.
Крымская весна!
В лес она входит щебетом птиц да журчаньем ручьев, а в сердца мстителей — еще и музыкой радостных вестей с фронта.
Яссы, Кишинев, Одесса… Эти и многие другие названия городов и районов теперь у всех на устах. Он символизируют освобождение, победу.
Пришло и время освобождения Крыма. Отозвалось в сердце жаждой победы, всколыхнуло все пережитое оживило в памяти трудное начало борьбы в горьком сорок первом, большую диверсионную войну «малыми» силами весной и летом сорок третьего… Наконец пожар партизанской войны в осажденной крымской крепости. Люди крымских лесов — тридцать три партизанских отряда и две с половиной сотни организаций и групп подпольщиков — хорошо помнят все: как полыхал пожар борьбы, как метались в его пламени гитлеровцы, как пытались погасить его, обезопасить свой тыл, освободить дороги, по которым предстояло бежать.
Пламя гнева патриотов оккупанты гасили все девятьсот дней и ночей оккупации — ходили на партизан батальонами и полками осенью и зимой в сорок первом году; наступали силами двадцатишеститысячной экспедиции летом сорок второго; душили блокадой и голодом зимой и весной в сорок третьем; двинули в лес и горы сорокапятитысячный корпус карателей зимой сорок четвертого…
А вот и новые бои с карателями: тринадцатидневное сражение в Зуйских лесах, во время которого фашисты потеряли две тысячи солдат; бои отрядов Котельникова, Кузнецова и Чусси 18–27 января, поединок в Зуйских лесах 29–30 января, бои партизан Чусси 7–8 февраля, закончившиеся уничтожением четырехсот сорока гитлеровцев.
И хотя фашисты в Крыму блокированы, угроза сокрушительных ударов советских войск с Перекопского, Сивашского и Керченского плацдармов нарастает, они снимают с фронта треть своей армии и поворачивают в тыловые районы, на борьбу с партизанами. Об этом свидетельствуют документы.
