Было ли это чучело? А если нет, то что же?

Этот вопрос возник у всех одновременно. И так как никто не мог найти ответа даже для самого себя, то все молчали.

Военные и штатские молча сидели в седлах, ожидая объяснения, которого не мог никто дать.

Были слышны только подавленные возгласы удивления и ужаса. Но никто не высказывал никакой догадки.

Всадник без головы — призрачный или реальный — в ту минуту, когда они его увидели, въезжал в просеку, на противоположном конце которой остановился отряд. Если бы он продолжал свой путь, то подъехал бы прямо к ним, — конечно, если бы у них хватило мужества дождаться его.

Но он остановился почти одновременно с ними и, казалось, глядел на них с таким же недоверием, как они на него.

Наступила такая тишина, что было слышно, как упал в траву окурок сигары. Вот тогда-то те немногие, у кого хватило храбрости, смогли рассмотреть странного наездника, но большинство дрожали от страха, потеряв всякую способность соображать. Но и те, кто осмелился взглянуть на эту таинственную фигуру, стараясь понять, что же это такое, были ослеплены лучами заходящего солнца. Они только увидели силуэт большой красивой лошади со всадником на спине. Тело человека было труднее разглядеть, так как он был закутан во что-то вроде плаща, ниспадающего с плеч.

Но какое все это имело значение, если у всадника не было головы? Человек без головы, верхом на лошади, сидит в седле с непринужденным изяществом; на его каблуках блестят шпоры, в одной руке зажаты поводья, другая же, как и полагается, свободно опущена на бедро.

Что же это такое? Не привидение ли? Разве это может быть живым человеком?

Те, кто смотрел на него, были людьми, которые не верили ни в призраки, ни в сверхъестественные видения. Многим из них не раз приходилось в дикой глуши бороться с самыми суровыми и неожиданными капризами природы. Не таким людям верить в привидения!

И все же при виде столь необычайного явления даже самые здравомыслящие стали сомневаться в его реальности и повторяли про себя:

«Это привидение. Конечно, это не может быть человеком!»

Величина всадника без головы подтверждала догадки, что перед ними сверхъестественное явление. Он казался вдвое больше обыкновенного человека на обыкновенной лошади. Он был скорее похож на великана на гигантском коне; возможно, это было обманчивым впечатлением, которое объяснялось преломлением солнечных лучей, проходивших горизонтально через колеблющийся воздух над раскаленной равниной.

Но сейчас было не до рассуждений, не было даже времени, чтобы как следует разглядеть это чудовищное видение, на которое все присутствующие напряженно смотрели, заслоняя рукой глаза от слепящего солнца.

Ни цвета его одежды, ни масти его лошади нельзя было различить. Видны были только очертания его фигуры — черный силуэт на золотом фоне неба. Но какой стороной он к ним ни поворачивался, это было все то же необъяснимое явление — всадник без головы.

Что же это такое? Не привидение ли? Разве это может быть живым человеком?

— Это дьявол на лошади! — вдруг крикнул один из бывалых пограничных жителей, которого ничем нельзя было испугать. — Клянусь, это сам дьявол!

Его грубый смех, сопровождаемый ругательством, еще сильнее испугал более робких из присутствующих и, казалось, произвел впечатление даже на всадника без головы. Он круто повернул свою лошадь, а она дико заржала и поскакала прочь.

Всадник без головы помчался прямо к солнцу и вскоре скрылся из виду, словно въехал в сверкающий диск.

Отряд всадников, возглавляемый майором, был не единственным, выехавшим из форта Индж в это знаменательное утро.

Гораздо раньше, почти на самом рассвете, по тому же направлению — к реке Нуэсес — проследовал небольшой отряд из четырех человек.

Он вряд ли выехал на поиски трупа Генри Пойндекстера. В тот ранний час еще никто не подозревал, что юноша убит или хотя бы пропал. Лошадь без седока еще не принесла печальную весть. Поселок спал, не зная, что пролита невинная кровь.

Несмотря на то что оба отряда выехали из одного и того же места и в одном и том же направлении, между всадниками этих отрядов не было ничего общего. Те, которые выехали раньше, были испанцы, или, вернее, в их жилах испанская кровь была смешана с ацтекской, — другими словами, это были мексиканцы.

Чтобы заметить это, не требовалось ни особых знаний, ни наблюдательности, достаточно было лишь взглянуть на них. Их манера ездить верхом, узкие бедра, особенно заметные благодаря высоким седлам, накинутые на плечи яркие серапе, бархатные брюки, большие шпоры на сапогах и, наконец, черные сомбреро с широкими полями, все это выдавало в них мексиканцев или же людей, которые переняли обычаи мексиканцев.

Но четыре всадника, бесспорно, были мексиканцами. Смуглая кожа, черные, коротко подстриженные волосы, острые бородки, правильный овал лица — все это характерно для людей испано- ацтекского типа, живущих теперь на древней земле Монтесумы[34].

Один из всадников был более крепкого сложения, черт его спутники. Его лошадь была лучше других, костюм богаче, оружие более тонкой работы, да и по всему остальному было видно, что он предводитель этой четверки.

Ему было под сорок, хотя он выглядел моложе благодаря тщательно подстриженным коротким бакенбардам.

Его можно было бы, пожалуй, назвать красивым, если бы не холодный, тяжелый взгляд и не угрюмое выражение лица, выдававшее грубость и жестокость его натуры.

Даже улыбка красиво очерченного рта с двумя ровными рядами белых зубов не могла сгладить этого впечатления — в ней было что-то сатанинское.

Не за наружность назвали его товарищи именем животного, Хорошо известного на равнине Техаса. Он получил незавидное прозвище Эль-Койота — Волка Прерий — за свой характер и поведение.

Как случилось, что Эль-Койот ехал по прерии так рано утром — по-видимому, совсем трезвый, да еще во главе отряда? Ведь всего несколько часов назад он лежал в своем хакале пьяным и не только не смог вежливо принять гостя, но даже, кажется, не понял, что к нему пришли.

Эту внезапную и до некоторой степени странную перемену не так уж трудно объяснить. Достаточно будет рассказать, что произошло с того момента, как Колхаун уехал от него и до нашей встречи с Эль-Койотом и тремя его соотечественниками.

Уезжая, Колхаун не закрыл дверь хакале, и она оставалась открытой до утра, а Эль-Койот продолжал спать.

На рассвете он проснулся от холода и сырости. Это немного протрезвило его. Вскочив с кровати, он начал, шатаясь, ходить по хижине, проклиная холод и дверь, которая этот холод впустила.

Можно было подумать, что он тут же закроет ее. Однако он этого не сделал. Дверь была единственным отверстием, дававшим доступ свету, если не считать щелей в старых стенах, — а свет был нужен, чтобы выполнить намерение, ради которого он встал.

Но серый свет раннего утра, проникавший через открытую дверь, еще слабо освещал хижину. Эль-Койот шарил кругом, спотыкаясь и ругаясь, пока наконец не нашел того, что искал: большую тыквенную бутыль с двумя отверстиями, посредине перехваченную ремешком, — она служила сосудом для воды, но чаще для спиртных напитков.

Запах, который распространился кругом, когда мексиканец откупорил бутыль, говорил о том, что в ней совсем недавно была водка; но из яростной ругани ее владельца стало ясно, что теперь она уже пуста.

— Тысяча чертей! — закричал он, со злобным разочарованием встряхивая бутыль, чтобы окончательно убедиться, что в ней ничего нет. — Ни капли! Блоху и ту не утопишь! А мой язык прилипает к зубам. Глотка горит, точно через нее пропустили целую жаровню горячих углей. Черт побери! Я не могу больше терпеть. Что же делать? Уже светает. Придется отправиться в поселок. Может, сеньор Доффер уже открыл свою западню, чтобы ловить ранних пташек. Если так, то к нему явится койот!