— На ней? Дайте вспомнить… я езжу на многих. Да, мне кажется, вы правы. Да-да, конечно. Я вспоминаю, как она предала меня.

— Предала вас? Как же так?

— Даже дважды. В первый раз, когда приближался ваш отряд. Во второй — когда индейцы… ах, да, не индейцы, как мне потом сказали… подкрадывались ко мне через заросли.

— Но как же она вас предала?

— Она заржала. Она не должна была этого делать. Ее достаточно долго учили, что этого делать нельзя… Ну ничего. Как только я вернусь на Рио-Гранде, я больше на ней ездить не стану. Пусть возвращается на пастбище!

— Простите меня, сеньорита, но, по-моему, это очень грустно.

— Что грустно?

— Что такой великолепный конь не будет больше ходить под седлом. Я многое дал бы, чтобы только обладать им.

— Вы шутите, кабальеро! Что в нем особенного? Только что он немного красивее и быстрее других мустангов. У моего отца пять тысяч таких, и многие из них красивее и, без сомнения, быстрее его. Он, правда, вынослив и хорош для больших переездов, поэтому я и еду на нем сейчас — я возвращаюсь домой на Рио-Гранде. Если бы не это, я с удовольствием отдала бы его вам или любому, кому он так же понравился бы… Стой смирно, моя лошадка! Посмотри, вот человек, которому ты нравишься больше, чем мне.

Последние слова были обращены к мустангу, который, казалось, как и его хозяйка, с нетерпением ждал конца разговора.

Колхаун же, наоборот, хотел во чтобы то ни стало продолжить этот разговор или, по крайней мере, закончить его не так.

— Простите меня, сеньорита… — сказал он, принимая деловой вид, но с некоторой нерешительностью в голосе. — Если вы так низко цените вашего серого мустанга, то я охотно обменялся бы с вами. Правда, моя лошадь не отличается красотой, однако наши техасские барышники предлагали за нее хорошую цену. Пусть она и не из быстрых, но смею уверить, что она благополучно доставит вас до дому и хорошо будет вам служить и дальше.

— Что вы, сеньор! — удивленно воскликнула Исидора. — Обменять вашего великолепного американского коня на мексиканского мустанга? Ваше предложение мне кажется просто шуткой. Знаете ли вы, что на Рио-Гранде за одну вашу лошадь дадут три, а то и шесть мустангов?

Колхаун знал это очень хорошо. Но в то же время он знал, что мустанг Исидоры ему нужнее целой конюшни таких лошадей, как его серый жеребец. Ведь он сам был свидетелем необыкновенной быстроты этого питомца прерий, не говоря уже о том, что слыхал о нем от других. И не только своего коня — любую сумму денег в придачу готов он был отдать за этого мустанга.

На его счастье, мексиканке и в голову не пришло запрашивать — Исидору никак нельзя было назвать корыстолюбивой. В конюшнях — вернее, на пастбищах ее отца насчитывалось до пяти тысяч лошадей. Зачем же ей отказывать человеку в такой небольшой просьбе, хотя бы незнакомому и, может быть, даже врагу!

Она и не отказала.

— Если это не шутка, сеньор, — сказала она, — то пожалуйста.

— Я говорю совершенно серьезно, сеньорита.

— Тогда берите, — сказала она, соскакивая с седла и начиная расстегивать подпруги. — Седлами нам нельзя обменяться: ваше для меня слишком велико.

Колхаун так обрадовался, что не находил слов благодарности. Он поспешил помочь ей снять седло, а потом снял свое.

Не прошло и пяти минут, как мена лошадьми состоялась. Седла и уздечки остались за старыми хозяевами.

Исидоре все это показалось очень забавным. Она с трудом удерживалась от смеха.

Колхаун же относился к этому совсем иначе — слишком серьезна была его цель.

Они расстались, сказав лишь обычное «до свидания». Исидора поехала на американской лошади, а капитан продолжал путь к асиенде Каса-дель-Корво на сером мустанге.

Зеб вернулся к месту, где была привязана его кобыла. Заросли были ему хорошо известны, и он пошел к просеке напрямик.

Он снова отправился по следу сломанной подковы, в полной уверенности, что след этот приведет его к Каса-дель-Корво.

След шел вдоль дороги, соединяющей переправу через Рио- Гранде и форт Индж. Эта дорога была шириной в полмили — явление, обычное для Техаса, где каждый всадник едет где хочет, придерживаясь лишь общего направления.

Лошадь со сломанной подковой бежала по краю этой дороги.

Но на расстоянии четырех-пяти миль от форта Индж она вдруг свернула под таким углом, что должна была выйти прямо к плантации Пойндекстера. Зеб был в этом настолько уверен, что почти не смотрел на землю, а ехал вперед быстро, как будто его путь был отмечен дорожными столбами.

Хотя Зеб был убежденным противником верховой езды, на этот раз он закончил свой путь в седле — долгие странствования пешком по прерии и лесным зарослям сильно утомили его. Только время от времени бросал он взгляд на землю, но не для того, чтобы убедиться, не сбился ли он со следа сломанной подковы, а и надежде узнать что-нибудь новое.

Местами земля в прерии была настолько тверда, что на ней не осталось следов. Неопытный человек мог бы подумать, что он первый проезжает здесь. Но Зеб Стумп был опытным следопытом: он с точностью до дюйма знал, где снова увидит след на более влажной и мягкой почве.

Если случалось иногда, что старый охотник терял след, он быстро находил его, сделав зигзаг.

Уверенно, хотя и осторожно, охотник приблизился к плантации Пойндекстера. Над верхушками акаций показался зубчатый парапет асотеи; и вдруг что-то, что он увидел на дороге, сразу изменило его поведение: вместо того чтобы оставаться на своей кобыле, он соскочил с седла, забросил поводья ей на шею и, обогнав ее, отправился по следу пешком.

Кобыла, не останавливаясь, покорно поплелась за ним, как будто она привыкла к таким неожиданным капризам хозяина.

Неискушенному глазу трудно было бы определить, почему Зебу понадобилось так неожиданно сойти с лошади. Это произошло в месте, где, казалось, не ступала нога ни человека, ни животного. Только из слов Зеба, когда он соскакивал с седла, можно было понять, в чем дело.

— Его след! Возвращается домой, — произнес охотник тихим размеренным голосом и медленно пошел по следу.

Скоро след привел его в рощу и еще через несколько минут заставил остановиться так внезапно, словно колючие заросли стали совершенно непроходимыми как для него, так и для его кобылы.

Однако это было не так. Перед ним по-прежнему была открытая дорога — даже слишком открытая. Именно это и заставило его остановиться.

Перед ним лежала ложбина, в которой виднелось русло почти пересохшего ручья — только кое-где остались небольшие лужи. По грязи русла ходил человек, ведя за уздечку лошадь.

В поведении лошади не было ничего странного — она просто следовала за своим спешившимся всадником.

Что же делал человек? Его движения были непонятными и озадачили бы непосвященного зрителя.

Но Зеб Стумп не был озадачен — во всяком случае, не больше, чем на одну секунду.

Он почти сразу разгадал намерение этого человека и пробормотал:

— Стирает след сломанной подковы или же пробует это сделать! Бесполезно, мистер Колхаун, совсем бесполезно! Взамен вы оставили здесь следы своих ног. Меня не обманешь. И я пройду по ним хоть до самого ада!

Когда охотник закончил свою речь, тот, к кому она была обращена, кончив свою работу, вскочил в седло и поехал дальше.

Зеб отправился вслед за ним пешком; по-видимому, он не старался держать Колхауна в поле зрения. Для старого охотника в этом не было нужды: он был уверен, что не потеряет след капитана.

Охотник шел спокойно, считая, что теперь уже не придется останавливаться до самой асиенды.

Но Зеб Стумп ошибся. Кто мог предвидеть случайную встречу Кассия Колхауна с Исидорой Коварубио де Лос-Льянос!

Но, несмотря на удивление, Зеб сумел не выдать своего присутствия. Наоборот, он стал еще более осторожным.

Обернувшись, охотник шепнул какое-то заклинание на ухо кобыле и стал тихонько пробираться вперед под прикрытием аканий.