– Потом, когда он собирался выйти из своего убежища, – продолжил Адам, – пришла горничная с чаем. Она уходит, Элизабет возвращается в ванную, а злоумышленник подсыпает в чай аконитин и скрывается за дверью.

– Значит, это определенно не была мисс Джоан, – заключила Элизабет.

– Но она могла пытаться вас задушить, а уже после нее появился некто с аконитином, – сказал Фен.

– То есть, вы полагаете, со мной решили свести счеты два человека?

– Я просто хотел подчеркнуть многообразие вариантов.

– Но скорее всего было так, как мы предположили вначале. Сомневаюсь, что Эдвина убила Джоан Дэвис. Она его, конечно, не любила, – а кто вообще его любил? – но он ей особенно не докучал. Неужели нападение на Элизабет и аконитин в чае как-то связаны с гибелью Эдвина Шортхауса?

– Это возможно, – согласился Фен. – Однако могло быть и так: Джоан Дэвис по какой-то причине, не имеющей отношения к Шортхаусу, так возненавидела Элизабет, что решила ее убить.

– Но это абсурд.

– А если она в вас влюблена, Адам?

– Да бог с вами, Джервейс.

– Почему же? Влюблена, а вы этого не замечали.

– Нет, профессор Фен, – подала голос Элизабет, – такую версию вы можете с уверенностью исключить.

– Хорошо. – Фен кивнул и, нахмурившись, начал смотреть в окно на кирпичный фасад Нового театра.

– Вы не обратили внимания, душившие вас руки были в перчатках?

– Да, – быстро ответила Элизабет. – В перчатках, совершенно определенно.

Фен открыл гардероб, вгляделся и, не удовлетворившись этим, даже залез на короткое время вовнутрь. После чего заглянул под кровать.

– Нужно поговорить с Джоан Дэвис. Может быть, она кого-нибудь здесь видела.

– Джоан сейчас на репетиции, – сказал Адам. – И я там тоже должен быть.

Фен закурил сигарету и посмотрел на Элизабет:

– Пока в этой истории хотя бы что-то не прояснится, вам нельзя оставаться одной. Давайте вместе пойдем на репетицию.

Они начали одеваться.

– А как прошел визит в Амершем? – спросила Элизабет.

– Так, ничего интересного, – ответил Фен и рассказал ей вкратце о разговоре с Чарльзом Шортхаусом. – Кстати, он большой оригинал.

– Оригинал, – подтвердил Адам.

– Думаю, маэстро на этом давно спекулирует. – Фен вскинул голову. – Ну как, готовы?

Они вышли в коридор, профессор сразу остановил проходящую горничную. Попробовал выяснить у нее, посещал ли кто-нибудь сегодня в половине пятого семьдесят третий номер. Но ничего не добился. Потом побеседовал еще с двумя и узнал от них, что в указанное время все четыре горничные в гостиной заваривали чай. А Эффи понесла поднос в какой-то номер.

С Адамом и Элизабет он отправился искать эту Эффи. В беседе с ней, – это была та самая пожилая горничная, – выяснилось, что она видела в коридоре Джоан Дэвис. Кроме того, Фен убедился, что яд подсыпали в чай уже после того, как Эффи доставила его в номер.

– А в каких номерах живут другие участники спектакля? – спросил он.

– Пикок в номере через несколько дверей справа от нас по коридору, – сказал Адам. – Джоан этажом выше. Джон Барфилд этажом ниже. Но мы можем уточнить у портье.

Портье внизу сообщил им то, что требовалось.

– Вот видите, – проговорил Фен, когда они отошли в сторону, – как легко было узнать номер, где вы живете.

– Наверное, надо сообщить в полицию, – сказал Адам.

– Инспектор Мадж, возможно, в театре. Если нет, я позвоню ему оттуда.

– Но Чарльз Шортхаус и его домоправительница тут ни при чем?

– Почему же. Мы ведь останавливались в Уикоме починить крыло, а из Амершема в Оксфорд можно добраться по другой дороге. Так что они могли приехать раньше нас. – Он повернулся к портье: – Вы знаете Чарльза Шортхауса в лицо?

– Нет, сэр, – ответил пожилой портье, оправляя синий костюм с галунами. – Только мистера Эдвина Шортхауса.

Фен вздохнул.

– Тогда надо спросить официанта, который обслуживал их вчера вечером, не видел ли он этого джентльмена сегодня.

Через минуту обнаружилось, что у этого официанта сегодня выходной.

Фен кивнул:

– Теперь нам ничего не остается, как идти в театр.

К их приходу репетиция зашла в тупик. Многие исполнители и оркестранты решили, что сегодня свободный день, и с утра разошлись кто куда в поисках развлечений, какие в будний день мог предоставить Оксфорд. Но поскольку новый Сакс прибыл с завидной оперативностью, – Джордж Грин был грамотный опытный певец, Адам его давно знал, и он ему нравился, – то режиссер Резерстон при отсутствии в оркестре примерно трети музыкантов все же прогнал с ним все мизансцены. Пикок не стал отпускать присутствующих по домам, а объявил перерыв в надежде, что остальные солисты и музыканты все же появятся. Ведь до премьеры оставалось меньше недели.

В зрительном зале горели несколько ламп, но можно было разглядеть великолепную лепнину на потолке и балконы со светящимися часами в центре. В обе стороны от них расходились ложи ярусов с синими бархатными занавесями. Над авансценой в арочном проеме помещалась картина в резной раме с двумя полуобнаженными молодыми женщинами. Сладострастно изгибаясь, они прижимали к губам ангельские трубы.

– Это олицетворение прокторской власти, – заметил Фен, – призывающей университетскую молодежь к добродетели и трезвости.

На сцене Резерстон жаловался Джорджу Грину, новому исполнителю роли Сакса, на поведение подмастерьев в конце второго акта.

– Носятся по сцене как стадо оленей, на которых напал пекинес.

В оркестровой яме тромбонист весьма прилично имитировал полет истребителя на полной скорости, а кларнетист негромко наигрывал джаз.

Джон Барфилд в первом ряду партера поглощал крупный апельсин.

Адам пошел извиниться перед Пикоком за опоздание. Он нашел его за кулисами беседующим с антрепренером Леви, крупным, добродушным австрийском евреем. По-английски он говорил свободно, но с сильным акцентом.

– А, Лангли, здравствуйте, – обрадовался Леви. – Ну что за кошмар у вас тут творится. Schrecklich, gar fabelhalft[14]. Признаюсь, я терпел этого пьяницу из-за голоса. Думаю, он был второй после Шаляпина. Но теперь, когда с ним кто-то жутким образом расправился, ничего не поделаешь.

Адам представил Фена.

– Но мы выпустим спектакль, – продолжил Леви. – Непременно. – Он погладил Пикока по спине. – Посмотрите, какой у нас замечательный маэстро. А как он держит оркестр. Они делают в точности то, что хочет дирижер. И духовики, – Леви повернулся к Фену, – представляете, духовики, когда он говорит, слушают с раскрытым ртом. – Он рассмеялся. – И контрабасисты тоже. Они вообще грубияны, на концертах перемигиваются с девушками из публики, но с нашим маэстро ведут себя как шелковые. – Леви похлопал по плечу смущенного Пикока, после чего, пожелав всем удачи, откланялся. Ему пора было возвращаться в Лондон.

Начали подходить опоздавшие оркестранты. Трубачи тут же принялись раздуваться, скрипачи и виолончелисты настраивали инструменты.

– Я думаю, скоро можно будет и начать, – произнес повеселевший Пикок.

– Как видите, смерть Эдвина Шортхауса никого здесь не опечалила, – произнес Адам, оглядывая артистов, готовящихся к репетиции.

Фен кивнул:

– Вы знаете, мне даже как-то неловко в такой ситуации искать убийцу.

К ним подошла Джоан Дэвис. Адам их познакомил.

– Я видел вас в роли маршальши, – сказал Фен. – Это было чудесно. В прошлом году слушал Лотту Леман[15]. Вы нисколько не хуже.

Джоан улыбнулась:

– Вы мне льстите.

Они помолчали.

– Уже твердо решено, что это было убийство? – спросила она.

– Я в этом убежден, – ответил Фен. – А как полиция, не знаю.

Затем Джоан неожиданно произнесла:

– Профессор, я в смятении. Мне нужна ваша помощь.

– Рад вам услужить, – отозвался Фен. – Тем более что я собирался с вами поговорить. Мы можем отойти?