Джоан подошла к стоящему неподалеку Пикоку:

– Джордж, с какого места мы начинаем?

– С собрания мастеров и песенного состязания, – ответил Пикок.

– Тогда я пока не занята. – Она повернулась к Фену: – Пойдемте ко мне в гримерную.

Фен в свою очередь повернулся к Адаму:

– Вы можете петь и одновременно следить за своей супругой?

– Вполне.

– А зачем следить? – спросила Элизабет. – Со мной будет все в порядке.

– Наверное, именно так ответил Цезарь на вопрос Кальпурнии в мартовские иды[16]. Так что, пожалуйста, без особой нужды никуда не отходите.

– О чем идет речь? – поинтересовалась Джоан. – Почему с Элизабет что-то может быть не в порядке?

– Я вам скоро объясню, – пообещал Фен. – Надеюсь, ваша гримерная не на последнем этаже? Стыдно признаваться, но я уже не молод. И ноги уже не те. Как говорится: mon beau printemps a fait le saulêt par la fenetre[17].

– Не беспокойтесь, мы уже пришли, – успокоила его Джоан, открывая дверь гримерной.

Комната была такой же, что и та, где встретил свой конец Эдвин Шортхаус, но ее содержимое выглядело, разумеется, совсем по-другому. Фен в очередной раз изумился тому, как женщины могут сделать любой беспорядок симпатичным и уютным. Одежда, косметика, книги, фотографии, разные случайные вещицы…

Джоан включила электрокамин, они сели рядом, закурили.

– И какие же у вас затруднения? – спросил Фен.

– Понимаете, – начала Джоан, – вчера вечером после ужина я и еще несколько участников спектакля собрались посидеть в баре, обсудить ситуацию. Мы были сильно удручены тем, как прошла репетиция. И одинаково сожалели о том, что родители Эдвина когда-то встретились. И тут я ляпнула – хорошо было бы отравить его. Конечно, не на смерть, а только чтобы он не мог петь. Кто мог знать, что через некоторое время Эдвин Шортхаус будет найден мертвым. Все бы ничего, но сегодня нас по очереди опрашивал инспектор Мадж, и кто-то ему рассказал об этом.

– Понимаю, – протянул Фен, выпустив кольцо дыма.

– Когда инспектор говорил со мной, мне ничего не оставалось, как подтвердить свои слова. Это скверно, потому что вырванные из контекста они звучат зловеще. Но, как говорится, слово не воробей.

– Вот именно, – согласился Фен.

– Но это еще не все. Выяснилось, что джин Эдвина был сильно сдобрен нембуталом, а я единственная, у кого здесь был такой препарат.

Фен выпрямился. Издалека донеслась проникновенная и возвышенная музыка. Началась репетиция первого акта. Барфилд затянул: «…я призываю мастеров на сходку…»

Да, неизвестно, какие фантазии могут возникнуть в голове Маджа в связи с этим нембуталом.

– Мне выписывают его от бессонницы, – продолжила Джоан. – Есть рецепт.

– Но то, что у вас есть нембутал, еще ничего не значит.

– Вся беда в том, – сказала Джоан, – что изрядное количество его пропало. Несколько десятков капсул.

– Откуда пропало?

– Из вон того ящика.

– Вы хранили лекарство здесь?

– Нет. Просто несколько дней назад положила в ящик и забыла. В последнее время я спала хорошо, и лекарство не было нужно. А когда сегодня хватилась, больше половины нет.

– Вы что, гримерную не запирали?

– Запирала, но не всегда. Здесь у меня нет ничего особенно ценного.

– Тот, кто украл лекарство, должен был знать, что оно у вас есть.

Джоан усмехнулась:

– Об этом наверняка известно половине труппы. Вы знаете Аделу Брант, которая поет Магдалену? – Фен отрицательно покачал головой. – Она заходила как-то ко мне и видела нембутал. Этого достаточно. Не сомневаюсь, что она тут же принялась нашептывать всем: «Вы представляете, Джоан принимает нембутал. И держит его у себя в гримерной. Говорят, что это наркотик…» В общем, что-то в этом роде.

– Да, – задумчиво проговорил Фен, – в актерской среде такое бывает. Но тут не за что зацепиться. Неужели Мадж всерьез подозревает вас в убийстве Шортхауса?

– Ну до этого, я думаю, дело не дошло. – Джоан глубоко затянулась сигаретой. – Мне показалось, что он считает смерть Эдвина самоубийством. С другой стороны, нембутал в его бутылке с джином противоречит этой версии.

– И что за мотив мог быть у вас для убийства?

Джоан вздохнула:

– Целых два. Бескорыстный и корыстный. Первый – желание спасти постановку, второй – спасти Джорджа.

– Какого Джорджа?

– Джорджа Пикока, дирижера. – Она посмотрела на Фена: – Профессор, что мне делать?

– Ничего.

– Но я должна что-то предпринять. Нельзя, чтобы обо мне подумали…

– Пусть они думают все, что им нравится. А вы не переживайте. Выдвигать против вас обвинения – это такой же абсурд, как изобретение Бленкинсопа.

– А кто это?

– О, мистер Бленкинсоп мой любимый трагикомический персонаж из истории. Он жил в эпоху, когда железные дороги, поезда, локомотивы существовали только в теории. Так вот Бленкинсоп, считая, что локомотивы будут пробуксовывать и не смогут двигаться по рельсам, предложил модель паровоза с зубчатыми колесами. Представляете? – Фен загасил сигарету. – И учтите, у Маджа против вас нет абсолютно никаких доказательств. Если даже на разбирательстве у коронера присяжные вынесут вердикт, что это было убийство, инспектор суду ничего предъявить не сможет.

– То есть я зря запаниковала, – заключила Джоан. – Ладно, не будем об этом. Вы сказали, что хотели со мной поговорить.

– Да. Подробнее узнать о Стейплтоне и Джудит Хайнс.

– Тут особенно нечего рассказывать. Они любят друг друга. Он композитор. Сегодня утром я просмотрела черновик вокальной партитуры его оперы.

– Мадж ее вернул?

– Да. Партитуру нашли в квартире Эдвина.

– И какое впечатление?

Джоан поморщилась:

– Честно говоря, не очень. Но он молод, и главные свершения у него впереди. Композиторский талант у некоторых в полную силу проявляется не сразу. Да мне сейчас трудно судить о чьей-то музыке, когда голова полна «Мейстерзингерами». Как говорил Пуччини: «Иногда мне кажется, что по сравнению с ним мы только тренькаем на мандолинах». Это он о Вагнере.

– А Уолтер Тернер считал лучшей оперой Вагнера «Летучий голландец». – Фен попытался напеть первые такты увертюры. – Что касается «Мейстерзингеров», наверное, еще только «Генрих IV» Шекспира так прославляет величие и благородство человека. В отличие от «Макбета» или «Девятой симфонии» Бетховена, где речь идет о богах. – Он помолчал, а потом, как будто спохватившись, произнес: – А что там было у Шортхауса с Джудит Хайнс?

– Эдвин имел на нее определенные виды, – отозвалась Джоан. – Далеко не благородные.

– И были инциденты?

– Были, – призналась Джоан. – Но я не хочу об этом говорить, потому что обещала…

– Я думаю, в данной ситуации обещание можно нарушить. Надеюсь, это никак не опорочит молодую девушку?

– Нет… но все же…

– Понимаете, Шортхаус мертв, но существует угроза жизни еще кое-кому.

– Вы серьезно?

– Абсолютно.

– Но они не имеют отношения ни к чему такому.

– Наверное, нет, но в данном деле важна каждая мелочь.

Джоан колебалась недолго.

– Не так давно я застала Эдвина в его гримерной, сильно пьяного, когда он пытался изнасиловать Джудит. Я видела своими глазами, как он стаскивал с нее платье. Бедная Джудит, сколько страдания было на ее лице. Пришлось вмешаться.

– И каков был результат? – с интересом спросил Фен.

– Схватила его за воротник и стукнула по голове. Он повалился на спину и заснул.

– Превосходно.

– Потом Джудит умоляла меня никому об этом не рассказывать. Говорила, что ей будет очень неудобно перед людьми. Пришлось обещать.

– Но Стейплтон об этом узнал?

– Да. Ему она рассказала. На следующий день он подошел ко мне с благодарностями. Вид у него был довольно странный. Думаю, он весь кипел от гнева. – Она замолкла. – Теперь, полагаю, в вашем перечне мотивов появился еще один.