– Но разве вам кто-то мешает приобрести автомобиль?

– Конечно, Беатрикс. Она буквально помешана на защите меня от шума. Попавшие в наш дом люди ходят очень тихо, как будто здесь покойник. Вообще-то такое положение меня раздражает. – Он повернулся к гостям: – Пожалуйста, садитесь куда пожелаете.

Они осмотрелись. Гостиная у маэстро была обставлена скромно. Кроме рояля «Стейнвей», занимающего большую часть пространства, из мебели был только высокий дубовый стол, заваленный нотными листами, за которым маэстро работал стоя, и несколько стульев. Фен и Адам очистили для себя от нот по одному и сели. В вазе стояли увядшие оранжерейные цветы, на стене покосившаяся фотография Беатрикс Торн и маэстро, смущенно глядящих друг на друга.

Маэстро заходил по комнате туда-сюда.

– Я понятия не имею, что происходит в доме. Беатрикс меня от всего оградила. Ну нельзя же так, в конце концов. Кстати, у вас ко мне, наверное, какое-то дело?

– Да, – сказал Адам. – Мы приехали поговорить о вашем брате.

– Ах, Эдвин. – Маэстро всплеснул руками. – И как он там поживает, мой дорогой мальчик?

– Но вам должно быть известно, что он умер.

– Ах да, конечно. Сегодня утром пришла телеграмма. И когда похороны? Впрочем, я, наверное, не приеду.

– Есть подозрение, что его убили.

Маэстро нахмурился:

– Убили? Вчера? Надо же как совпало.

– Что значит «совпало»?

– Должен вам признаться, – маэстро наклонился, словно желая сообщить что-то по секрету, – ведь я сам замышлял убийство Эдвина.

– Вы это серьезно? – спросил потрясенный Адам.

– Ну, разумеется, нет, – ответил маэстро. – Взгляните на меня. Разве я похож на убийцу?

– Тогда в чем же дело? – вмешался Фен, закуривая сигарету.

– А в том, что Эдвин мог мне помочь в постановке «Орестеи». Во-первых, он был прекрасный певец, это общеизвестно. Просто замечательный. И, несомненно, украсил бы мою оперу. А во-вторых, и это главное, его деньги. Я на помощь Эдвина сильно рассчитывал. Но сам он, конечно, никогда бы денег на постановку «Орестеи» не предложил. Надо было встретиться, поговорить, попросить как следует. И как раз вчера вечером мы собирались встретиться у него в гримерной в театре. Я послал ему письмо, назначил время и место.

– А почему именно в театре, а не дома? – спросил Фен.

– Отношения у нас были непростые, так что на нейтральной территории разговаривать было бы легче. Но ничего не получилось. Ответа на письмо он не прислал.

– То есть вы с ним не увиделись?

– Нет. Но я все же приехал на случай, а вдруг он в своей гримерной появится. Мы выехали отсюда с Беатрикс в девять на большом несуразном, сильно грохочущем автомобиле, совсем не таком симпатичном и маленьком, как ваш. В Оксфорд прибыли в половине одиннадцатого. И тут, честно говоря, я пал духом и не решился идти в театр. Побоялся напороться на грубость. Мне как раз встретился приятель, и мы пошли в «Булаву и скипетр» выпить кофе. Где-то в полночь поехали назад.

– И вы все это время с мисс Торн не расставались?

– Наверное. – Маэстро задумался. – Впрочем, я не уверен. Может быть, кто-то из нас куда-нибудь отходил. Не помню. Но, если честно, – прошептал он, поглядывая на дверь, – я совсем не против хотя бы временно с ней, как вы удачно заметили, расстаться. Но это другая история.

– И кто он, этот ваш приятель? – спросил Фен, вздыхая.

– Уилкс, – ответил маэстро. – Очень симпатичный джентльмен. Вы же из Оксфорда, так что должны его знать.

– Да, – грустно проговорил Фен, – этот джентльмен мне знаком и даже больше, чем хотелось бы[9]. – Он посмотрел на маэстро: – Вы сказали, что в мечтах замышляли убийство брата. И как вам это представлялось?

– Я убивал его ножом, – произнес маэстро и сделал театральный жест. – Причем несколько раз проворачивал его в ране, чтобы потом не смогли определить размер лезвия. Подобный прием описан в одном или двух детективных романах. Я, знаете ли, любитель такого чтения.

Фен встал:

– Извините, но нам пора.

– Может быть, вы все же послушаете что-нибудь из «Орестеи»? – спросил маэстро.

Фен пожал плечами:

– К сожалению, нет времени.

– Но в Метрополитен все же должны иметь представление о моей опере.

– Вы забыли, Шортхаус, – вмешался Адам, – профессор Фен не имеет к Метрополитен-опере никакого отношения.

Маэстро грустно покачал головой:

– Очень жаль. Я, знаете ли, с годами становлюсь рассеянным.

Он открыл для них дверь.

– Всего вам доброго. И буду ждать предложений от американцев. Передайте, что мои условия очень мягкие.

Элизабет проводила взглядом автомобиль, на котором Фен и Адам выехали из главных ворот Сент-Кристофер, и, когда он скрылся из вида, почти пожалела, что не поехала с ними. Ведь Оксфорд во время каникул – скучнее места не найдешь. Если кое-где случайно встречались прогуливающиеся преподаватель или студент, то это лишь подчеркивало пустоту. Всюду были развешаны объявления, предупреждающие публику большими черными буквами о временном запрете входить в сад колледжа. В своих сторожках дремали швейцары, теперь их редко беспокоили. А если такое случалось, то они воспринимали это как неслыханную дерзость. В церквях, обычно заполненных во время служб прихожанами, теперь стало тихо. Священник перед немногочисленной паствой уныло произносил проповедь, а те украдкой позевывали.

Все это несколько угнетало, и Элизабет в растерянности стояла, не зная, куда направиться. Можно было вернуться в отель и провести день за чтением, посетить книжный магазин, посмотреть новинки или пойти в кино. Но ничто из этого ее не привлекало, и потому Элизабет неожиданно решила увидеть свою альма-матер, Колледж Сомервилл, и направилась туда по Вудсток-роуд.

Однако здесь ее постигло разочарование. Привратница сообщила, что все преподаватели в отпусках. Наверное, разъехались по курортам, подумала Элизабет, – одни в Швейцарию, другие – во Францию.

Элизабет пошла прочь, теперь уже нисколько не жалея, что не удалось встретиться и поболтать со своими старыми приятельницами. Не очень-то и хотелось. Она зашла по пути в телефонную будку позвонить нескольким знакомым, говорила, пока не кончились монеты, а потом двинулась в сторону университетской библиотеки. Захотелось взглянуть на новую книгу по отпечаткам пальцев автора из Германии. И после этого, что было уже неизбежно, пошла в кино.

Посмотрела два фильма. Один документальный, дико скучный, что-то о тех, кто «живет на земле», выращивает пшеницу, овощи и так далее. Второй художественный, про шпионов времен войны. Очень невнятный. Почти до самого конца она не могла разобраться, кто на какой стороне.

Кинотеатр Элизабет покинула в состоянии черной тоски. Задержалась, чтобы посоветовать пожилому джентльмену, собравшемуся купить билет, не тратить время и деньги.

Затем последовали долгие и нудные поиски виргинских сигарет. Наконец, получив заветную пачку, Элизабет, усталая, замерзшая и раздосадованная, в половине пятого вернулась в отель. В баре за накрытыми белыми скатертями столами сидели люди, в небольшом количестве, и вкушали чай. Среди них она заметила Джоан Дэвис и Карла Вольцогена.

Увидев Элизабет, они пригласили ее попить с ними чаю. Она отказалась. Сказала, что очень устала и хочет пойти полежать.

Карл Вольцоген встал.

– Пожалуйста, миссис Лангли, посидите с нами. – Он повернулся к Джоан: – Я как-то сказал ее будущему мужу, что она была бы великолепным Октавианом для вашей маршальши.

Элизабет хотя и повеселела, но все же не была склонна оставаться.

– В другой раз обязательно. А сейчас мне надо переодеться, а кроме того, тут придется долго ждать, пока обслужат.

Карл грустно кивнул:

– Ganz wahr[10]. Но я потороплю официанта. Скажу, что вы приятельница человека, который встречался в Байройте с самим Вагнером, и он все сделает быстро. Вот увидите.