Потом, около четырех утра, когда они вспомнили, что постель бывает нужна еще и для сна, – она таки спросила:

– А как ты поддерживаешь форму? – и погладила его по теперь уже любимому животу.

– Никак. Ты же видишь, времени нет за этой бешеной работой.

– Ну, а раньше в тренажерный зал ходил?

– Нет, Оленька.

– Ну, хоть зарядку делаешь?

– Чуть-чуть…

За пять лет Оля не то что не узнала, но даже не догадывалась, чем он занимается. Конечно, будучи умной женщиной, к тому же, любящей, она чувствовала, что что-то здесь не то. Сергей Грохов просто-напросто не использует свой потенциал (кому как не ей это видеть). Он мог бы быть кем угодно – депутатом, министром, президентом, если не страны, то крупной компании, – но он был скромным помощником депутата и к более высокому положению не стремился. Почему? Вот и в Москву поехал на такую же работу – поменял шило на мыло…

Она несколько раз пыталась заговорить с ним об этом – каким он видит свое будущее, что собирается делать, к чему стремится – но Сергей отвечал очень туманными, загадочными фразами, например:

– У каждого, Оленька, свой путь, своя миссия на земле. Она часто невидима, непонятна людям, ведь не они ее определяют…

Не знала она и его прошлого. На этот вопрос он тоже отвечал замысловато-философски. Одну фразу по поводу его биографии она запомнила на всю жизнь:

– Самым лучшим, что есть во мне, я обязан самому худшему, что было со мной.

В конце концов, она рассудила: Сергей, несомненно, еще чем-то занимается, непонятным ей, действительно, невидимым. Что это может быть за занятие? И она сделала для себя вывод: он – тайный агент. Чей агент – СБУ, ФСБ, ЦРУ или совсем засекреченной спецслужбы – это уже не ее дело. Он агент – и все. Единственное, что она могла к этому добавить, это – «важный» агент. Ибо с его талантами он мог выполнять только большую «миссию». Вот и отъезд в Москву подтверждает такую версию.

Как только она этот вывод сделала, все вопросы к нему насчет дальнейшей перспективы прекратились. Да и зачем ей это?

Ей бы просто чаще его видеть – и больше ничего не надо. Они встречались раз-два в неделю, правда, бывало, что и в течение месяца она его не видела. Хотя, было обязательство, которое он взял на себя и которого за пять лет ни разу не нарушил – раз в год, в августе, он возил ее на море. Однажды даже в «Дюльбере» отдыхали, что под Ялтой – неизвестно, как ему удалось туда вселиться, ведь это парламентский санаторий, там отдыхали только депутаты с семьями.

Последний раз они были вместе на море всего неделю. Соленый привкус расставания остался надолго, потому что оттуда, из Симферополя, он первый раз надолго улетел не в Киев, а в далекую Москву.

И вот вчера позвонил: «Я возвращаюсь…» Что значит, возвращаюсь? Если едет на одну короткую встречу с ней – это не возвращение. Значит, в Киев возвращается? То есть, свиданий будет много? Они будут частыми?.. Впрочем, таких вопросов она ему не задавала, а только ждала. Причем, как это ни странно, каждой новой встречи ждала так же, как и первой пять лет назад – немножко с волнением и ожиданием сюрприза. Так ждет ребенок своего дня рождения, не зная, что ему подарят, но предвкушая, что в этот день сбудутся его заветные желания, кроме того, будет еще что-то вкусненькое…

***

Они обнялись так, как только они, им казалось, умели обнимать друг друга. С одной стороны, сквозь одежду чувствовали все, что должны чувствовать мужчина и женщина при объятиях, с другой – застыли в сближающем молчании на целую минуту. В течение этой минуты их души, тоже обнимаясь, превращались в единую духовную сущность, которая поднимала их над пошлой жизненной суетой, возносила ввысь – а дальше все, что с ними происходило, даже самое что ни есть плотское, происходило на той высоте. И не нужно было ничего говорить, потому что если что-то говорить, то такое состояние пришлось бы выразить словом «любовь» – истрепанным, опошленным, опущенным до уровня глупенькой современной песенки. Конечно, он знал избитую истину, что женщина любит ушами. И она знала, что получит от него такой поток красивых слов, который редкие женские уши слышат. Но это будет потом, когда нужно говорить шепотом, и в самые-самые уши, касаясь их губами, когда нужно говорить не только словами, а телами. Тогда она все услышит, о чем только мечтает слышать женщина, которая заслужила настоящую любовь, – заслужила долгим терпением и жертвенным ожиданием.

Но первые мгновения встречи должны быть сродни мгновениям вечности, в которой, как известно, царствует тишина. Они знали, что это минутное молчание скажет друг другу больше, чем тысячи самых красивых слов. А после такой минуты и разговор будет на определенной тональности.

– Что новенького, Оленька?

– У кого, Сереженька?

– У тебя.

– Ты, наверное, хотел спросить…

– Нет. Я хотел спросить, как дела у тебя.

– Не надо, Сережа. Я знаю, что я тебе тоже интересна. Но ты хотел спросить сначала об Оксанке, так ведь?

Грохов опустил голову, потом поднял, прямо посмотрел в ее бесхитростные глаза (он знал, что бесхитростные женские глаза – это редкость). Они сверкали, как ночные дождинки на листьях под утренним солнцем.

– Да, Оленька, ты права. Как себя чувствует Оксанка?..

До отправленья поезда «Киев-Варшава» оставалось десять минут. Вацлава Крышановского, невысокого блондина средних лет, провожали двое мощных помощников (по документам, а по функциям – телохранителей) депутата Верховной Рады Украины Романа Паукшенко.

– Подождите пять минут, и можете заходить, – прогудел один из охранников, с распиравшей пиджак бизоньей спиной, и скрылся в вагоне.

Постороннему рыжеволосому человеку, тоже не хилой наружности, прохаживающемуся по перрону, через окно было видно, как телохранитель профессионально обшаривал глазами и руками купе. Двумя пальцами приподнял треугольно уложенную подушку, словно чебурек с жирного противня, ознакомительно-брезгливо похлопал тяжелой ладонью по матрасу, как хлопают по мягким местам купленную на время дешевую женщину. Не выходя из купе, дождался своего коллегу и уезжающего польского гостя. Сопровождающие покинули вагон в последний момент, когда поезд уже тронулся.

– Ты понял? Вип-персона нашлась. Пх!.. – фыркнул бизоноподобный, провожая глазами медленно уползающий поезд.

– Для «Паука», наверное, важная птица, – развел руками напарник.

– Да в том-то и дело, что в сравнении с нашим «Пауком», этот европеоид – букашка, – резюмировал помощник Паукшенко.

Поезд еще не выехал за черту города, как в двухместный люкс, в котором разместился один поляк, постучали. Крышановский как раз переоделся в апельсиновую футболку и спортивные брюки. Поиграл спортивной грудью перед зеркалом и лишь затем открыл дверь. На пороге купе стоял стройный рыжеволосый мужчина, с усиками, в утемненных, под стать волосам, оранжевого оттенка очках. Одет он был неприметно – джинсы, темно-серый джемпер и легкая светло-серая куртка.

– Кофе или чай? – весело спросил незнакомец, слегка улыбаясь.

– Что?.. Кто вы? Не понимаю! – то ли возмущаясь нежданным визитом, то ли принимая шутку, легко воскликнул хозяин люкса почти без акцента.

– Понял, – закрыв за собой дверь, произнес нежданный гость. – Желаете покрепче. – И вдруг, без малейшего размаху, с висячей руки ударил поляка в челюсть.

Удар был настолько резкий, что больше бить не пришлось. Крышановский упал на сиденье, распластав руки, как падают в конце сентября на асфальт созревшие киевские каштаны, раскрывая от удара кожуру. Незнакомец быстро достал из внутреннего кармана куртки шприц…

В тот момент, когда за рыжеволосым закрылась дверь в купе, возле него остановился подошедший с другой стороны вагона черноволосый мужчина в темных солнцезащитных очках. Глядя в окно, он безмятежно провожал взглядом из-под очков Киев. Поезд проезжал Борщаговку – безликие панельные девятиэтажки советской эпохи сменились бесконечными гаражами, разрисованными графити.