– Встань, парень, встань, я запретил всем подданным на коленях излагать свои слезницы и всякие докуки. Понял я твою просьбу. А что, владыко, – обратился Петр к епископу, – вправду ли под следствием находящийся есть потомок того самого Непеи?
– Проверено, государь, по всей родословной, правда сущая, ваше величество…
– Тогда успокойте дьяконицу и этого отрока. А ты, – сказал Петр стоявшему вблизи от него офицеру-советнику, – дай знать моим именем в Преображенский приказ, чтоб при допросах того Непеина дурость от политики отличили и, не вырезая ему язык и ноздри, отослали навечно в Соловецкий монастырь. Пусть замаливает свои грехи да и без дела там не окажется.
Затем Петр простился с епископом, сел в приготовленные для него раскрашенные сани, с ним рядом бургомистр Овсяников, и поехали на паре вороных в объезд по всей Вологде.
Матерый кучер, натянув вожжи, тихонько посвистывал, сидел на передней беседке как вкопанный, не осмеливаясь обернуться на государя. У Соборной горки спустились на реку, на расчищенную по льду дорогу, и в сопровождении верховых стражников легкой рысцой помчались между берегов в сторону Турундаевской пригороды и Кобылина-села. По пути бургомистр на расспросы Петра пояснял:
– Городок-то наш, ваше царское величество, не последняя спица в российской колеснице. Кое-чем богат, кое-чем знатен. Да вот из-за долгой войны да ради возвеличения новой столицы по малости в упадок клонится. Однако мы на то не в обиде, ваше величество. И то добро, что есть: лавок торговых с полтысячи. Кожевенного заводу десятка три. Пивоварен да квасных заведений двадцать. Прядилен тоже столько. А гляньте по заречью – у самого берега кузниц да бань всех не счесть… Меленок-ветрянок по закраинам города не упомню и сколько…
– Было сорок, стало тридцать четыре, – не оборачиваясь, ответил кучер. – Шесть от сильного ветра рухнули.
– Церквей у вас больше, чем мельниц, – заметил Петр.
– Да, ваше величество, одних попов в Вологде на сей год значится вместе с дьяконами девяносто восемь.
– Густо. Можно бы и приубавить. У меня в Санкт-Петербурге столько их нет.
– Так ведь много ли годков Питеру-то, ваше величество? А Вологда Москве ровесница. Недаром Грозный-царь ее хотел столицей сделать в укор боярству…
– Эх, голова, голова, – усмехаясь, заметил на это Петр. – Да будь у Ивана Васильевича Балтийское море в руках, он о Вологде как о столице и не подумал бы…
– Оно пожалуй…
– Впрочем, на вологжан я не в обиде, – заговорил Петр, как бы вслух размышляя и к бургомистру не обращаясь. – Стойкий народ вологжане. И в боях отличались крепко, и крепости строить они добрые мастера, и колокольной меди на пушки собрали сверх меры. И доверять кому-кому, а вологодским всегда можно. В самом деле, не зря сегодня мне напомнили о Непее… Славен был первый Наш посол в Англии. А Савватеев – купец с Устюга? Молодец молодцом! До самого Китая пробрался с нашим товаром. Через всю Сибирь мягкую рухлядь и алмазы провез, с выгодой продал и дешево китайских товаров закупил. Более двухсот тысячей рублев дохода за одну поездку дал казне!.. Такого торга еще не бывало. Разумеется, Иван Прокопьев Савватеев и в свой карман положил немало. Не в укор ему будь сказано. Наше время такое: не бояре с духовенством, а купцы да промышленники украшение и подпора государства…
Купец Овсяников слушал царя и втайне завидовал устюжанину Савватееву, а что касается посла Непеи, то ни о нем, ни о его заслугах он даже смутного понятия не имел. Вроде бы чуял имя такое – Непея, а кто он, чем был заметен и знатен, неудобно и стыдно спрашивать об этом самого государя. «Потом уж от епископа или кого-либо разузнаю…»
По берегам реки Вологды вплотную бревенчатые, крепкие постройки: прядильни и мыловарни, амбары и конюшни, а повыше, вперемежку с церквами, – кельи, клети и дворы коровьи. В одном месте, вблизи села Кобылина, приглянулись Петру конюшни и сенники, расположенные, в отличие от других построек, аккуратно и в опрятности.
– Это голландского подворья, – поведал Петру Овсяников. – Ох и любят они чистоту и порядок, а кони у иноземцев не чета нашим, наши для дела, а у немчуры для показу и бахвальства. Что те звери, ваше величество, ни под седло, ни в оглобли не обучены.
– Сворачивай, посмотрим!.. – приказал Петр.
Голландские поселенцы рады такому случаю. Сам русский Царь пожаловал к ним и просит показать лошадей. С превеликой охотой иноземные купцы раскрывают перед царем ворота конюшен. Петр хвалит породистых, красивых коней и замечает, что одно стойло заперто на крепкие засовы, а за бревенчатой стеной, гремя цепью, бьет неугомонно копытами в ворота скрытый конь.
– Покажите и этого, – обратился Петр к владельцу конюшни. – За какие провинности сей конь у вас на особицу содержится?
– Совсем дикий жеребец, опасно выводить из стойла, в двое рук удержать трудно…
Вывели. Конь впрямь – шальной. Мотнет головой – конюхи летят от него в стороны. На дыбы встает – железные удила не сдерживают. Застоялся в четырех стенах, а теперь, на воле, налитые кровью глазищи искры мечут. Сказочный, богатырский – да и только.
– Под седлом ходил? Опробован?
– Нет, ваше величество.
– Оседлайте. Я прокачусь.
– Помилуйте, ваше величество, убьет… Это же зверь, истинный зверь!
Петр был чуть-чуть под хмельком, раззадорился на коня:
– Седлайте. Я ему гожий всадник.
– Убьет, не подвергайте себя опасности, – взмолился на коленях перед царем иноземец.
– Приказываю! – улыбаясь, сказал Петр и добавил: – Конь всадника узнает.
Двое держали коня под уздцы. Двое седлали, на глазок отмеривая стремянные ремни по росту государя. Конь озирался, как бы удивляясь, покрутился на месте, пофыркал и вроде бы успокоился.
– Готово! Ванюша, ты поскачешь на своем за мной, – приказал Петр денщику.
И тут можно сказать словами сказки: видели, как садился, да не видели, как ехал…
Никем не объезженный конь стремительно сорвался с места и понесся во всю жеребцовую силу и прыть по городским укатанным улицам. И никому из вологжан встречных и поперечных в голову не приходило, что носится на борзом коне сам Петр, а за ним – денщик-телохранитель. Висевшая на запястье плеть ни разу не понадобилась Петру. Конь смирился с наездником. Оказался скоро послушен. Проскакал на нем Петр по Верхнему и Нижнему посадам за четверть часа, а показались те минуты ожидавшей его свите за целую вечность. Как бы чего не случилось с государем, затеявшим такую отчаянную прогулку…
Но вот послышался топот копыт, и Петр с денщиком въехали на иноземный конюшенный двор.
– Оботрите пену с жеребца, – сказал Петр, – я же говорил вам, что конь меня узнает.
И долго об этой удали Петра-наездника ходили по Вологодчине устные предания, а потом по чьей-то находчивости об этом случае было даже рассказано в «Русском вестнике» ровно через девяносто лет после происшествия…
В тот проезд Петра через Вологду голландские купцы из «немецкой слободы» и Фрязинова пригласили к себе царя. Говорили ласковые речи, выпрашивали привилегий в торговых делах.
– Обращайтесь в Коммерц-коллегию, у меня другие сейчас заботы, – отмахивался Петр от их просьб. И только к ходатайству вдовы Гутманши, у которой имел пристанище, продиктовал своему писарю такую резолюцию:
«Иноземка Андреевская жена Гутмана вдова Катерина Иванова дочь Форколина о позволении ей покупать в Москве и других российских городах товары и привозить к городу Архангельскому по-прежнему против данной из Иностранной коллегии позволительной грамоты, которая дана за некоторые показанные его императорскому величеству услуги свекру ея торговому иноземцу Ивану Гутману, также не править с нея десятой доли за продажу товаров, которым торговали свекор и муж ея в прошлых годах».
На пиру у иноземцев не сиделось долго. Петр спешил в Кириллов, а оттуда в Заонежье к оружейному заводу и на марциальные карельские воды.
В сумерки, под вечерний колокольный звон, Петр со свитой выехал из Вологды. За Прилуцким монастырем широкий зимний тракт разделился надвое: направо – в Архангельск, налево – в Кириллов. Царский поезд свернул налево за верховыми стражниками, освобождавшими дорогу от встречных и попутных обозов.
