– Я имею в виду, что ты ведь тоже не должен ходить на работу по утрам?

– Не должен, – кивнул Блейд.

– Вот, я об этом и говорю – почему ты не можешь спать долго, если тебе не нужно рано вставать?

– То, что мне не нужно спешить в восемь утра в офис, ещё не говорит о том, что я могу спать до обеда, – ответил блондин и отпил кофе.

Майкл внимательно проследил за действием брата, словно он делал нечто особенное, необычное.

– Ты удовлетворён ответом? – спросил Блейд, смотря на брюнета.

Майкл кивнул и спросил:

– Можно я сегодня буду спать с тобой?

Блейд, потянувшийся за сигаретами, остановился и вновь взглянул на брата.

– Зачем? – спросил блондин и сразу же добавил: – Тебе было страшно спать этой ночью?

– Нет, – покачал головой Майкл.

Он подсел ближе и протянул руку, но не взял руки брата, а лишь провёл кончиками пальцев по его ладони, запястью. Вздохнув, брюнет добавил:

– Я просто хочу поспать с тобой. Разве это плохо?

– Нет, это не плохо, – ответил блондин и чуть нахмурил брови. – Это странно. Мекки, ты уже большой мальчик, а спят со старшими, обычно, только маленькие дети.

– Обычно спят с родителями, а не со старшими братьями, – слишком серьёзно ответил Майкл. – Но мама со мной никогда не спала.

Блейд поджал губы и опустил взгляд. Вновь это отвратительное чувство горечи за брата, вновь эта наивная надежда на то, что он ничего не помнит, которая раз за разом разбивается вдребезги о сухие, слишком спокойно произнесённые факты.

Их мать умерла, когда Блейду было семь лет, а Майклу всего семь месяцев. И блондин всегда надеялся на то, что брат не помнит родительницу. Надеялся и втайне завидовал ему в этом, потому что так – без памяти о потерянном самом важном человеке, намного проще и легче. Трудно скучать по абстрактному понятию «Мама» и невозможно горько тосковать по реально существующей, живой матери, которая ушла и уже никогда не вернётся.

– Это неправда, – ответил Блейд, обнимая ладонями чашку, сжимая её. – Мама спала с тобой до трёх месяцев очень часто…

«А потом с ней спали провода капельниц, страх за нас и желание выжить, а, после, аппарат жизнеобеспечения…», – мысленно закончил Блейд своё высказывание.

– Это так странно, что я её совсем не помню, – произнёс Майкл.

– Это нормально, – холодным тоном ответил Блейд и встал, вновь включая кофеварку. – Ты был совсем маленький, когда она… – она запнулся. – Когда она ушла.

– Я тоже хочу верить в то, что умершие не исчезают навсегда и бесследно, а просто уходят. Это значит, что мы ещё обязательно встретимся, – таким светлым тоном произнёс брюнет, оборачиваясь на брата, который стоял к нему спиной, дожидаясь, когда сварится новая порция кофе.

– Да, – ответил Блейд, – я тоже.

Ответ прозвучал бесчувственно. Это было даже не ложью, это было – противоположностью правды. Блейд, в отличие от брата, хорошо помнил мать: её улыбающееся лицо, прямые тёмные волосы, лучистые голубые глаза – прямо как у Майкла – и невероятно мягкие и тёплые руки, которыми она прижимала его к груди и обещала, что всё непременно будет хорошо, что монстры существуют только в наших головах. Помнил её приятный голос и мелодичные, ненавязчивые колыбельные, которые мама пела ему перед сном, чтобы монстры точно не нашли его.

В одном она была права, и Блейд убедился в этом на своём опыте – монстров нет нигде, помимо человеческих душ. Люди – и есть единственные монстры, которые ходят по этой земле. А вампиры, оборотни и прочая нечисть – лишь сказки и мифы, призванные отвести внимание от реальных ужасов.

Беззвучно усмехнувшись, Блейд вновь наполнил свою кружку до краёв, удваивая и без того горчащую крепость кофе. Проходя мимо брата, блондин вновь потрепал его по густой, как и у него самого, шевелюре и занял свой стул. Подув на кофе, который дышал жаром, он отставил чашку и подтянул ноги к животу, тоже устраивая их на стуле, взглянул на брата.

– А ты помнишь маму? – после достаточно долгой паузы, что повисла в воздухе после сухого ответа Блейда, спросил Майкл.

Брюнет немного помедлил и поднял глаза на брата.

– Да, помню, – кивнул блондин. Он взглянул на кружку с кофе, провёл по её тёплому боку указательным пальцем. – Может быть, не идеально – слишком много лет прошло, но я её помню.

– Жаль, что у нас не осталось ни единой её фотографии, – вздохнул Майкл, опуская плечи и складывая ноги по-турецки, обнимая ладонями чашку с уже приятно-тёплым чаем.

– А ты её не помнишь? Я имею в виду – фотографии? У нас их было много…

Блейд невольно перенёсся мыслями в те времена, когда у них ещё была неполная, но, всё же, семья, когда он не был тем единственным, кто обязан тащить всё на себе, когда по его психике ещё не прошла уродливая и ужасающе глубокая трещина… Он вспомнил, как каждым утром, спускаясь по лестнице, касался кончиками пальцев одной из фотографий, на которой был запечатлён он, его мать и Майкл, точнее, на существование последнего указывал лишь округлившийся живот миссис Билоу. И, пусть отца и не было на этом снимке, но это фото хранило и его дух, его настроение, потому что именно он снимал тогда своих самых любимых людей, улыбаясь при этом во весь рот и думая, что так будет всегда. Но надежда рухнула всего спустя каких-то полгода, когда у Сьюзен – так звали мать Блейда и Майкла – нашли рак четвёртой степени…

И семья, и врачи удивлялись тому, как они смогли не заметить столь крупной опухоли с многочисленными метастазами у беременной женщины, которая ответственно проходила каждое предписанное ей обследование. Наверное, это и есть тот самый фатум, злой рок, про который говорят все и который все клянут. Тогда, в детстве, Блейд тоже так думал. А уже потом, повзрослев, потеряв свои розовые очки, он понял, что никакая это не судьба, а всего лишь очередная человеческая, врачебная ошибка, которая обернулась страшной трагедией.

Впрочем, найди эскулапы онкологию у Сьюзен раньше, это всё равно бы обернулось болью и горем для их семьи. Потому что, по словам врачей, опухоль появилась у неё совсем недавно, вероятнее всего, незадолго до второй беременности или даже вначале её. А, узнай женщина о своём диагнозе, она бы встала перед страшным выбором: погубить себя, сохранив жизнь своему ребёнку, жизни, что зародилась внутри неё, либо убить эту жизнь, своего сына страшной химиотерапией, но спасти себя.

Если брать в расчёт эту информацию, то можно было даже порадоваться за то, что Сьюзен ничего не знала и смогла прожить это время – последнее время своей жизни в счастье и мечтах о счастливом будущем, которому не суждено было наступить.

Но Блейд об этом не думал. Трудно думать в позитивном ключе о том, что погубило самого важного человека в жизни любого – мать. Блейд, вообще, не любил думать о том, что могло бы быть, но не случилось, о том, как было бы, не произойди в их жизни того или иного. Это было. И от этого уже никуда не деться. Потому единственным, что оставалось парню, было памятью и тихой ненавистью к людям в белых халатах, которые прилежно врачуют тех, у кого есть деньги и бросают на погибель других, у кого нет гроша за душой. Почти три года назад Блейд собственными глазами видел подобное. Тогда, осенью 2009 года, он лежал в больнице. С ним не было ничего страшного или особенного – всего лишь вывих бедренного сустава после неудачного прыжка. Но уже тогда у него были деньги, большие деньги, которых он не скрывал, и потому вокруг него вился лучший врачебный состав и персонал – в основном красавицы медсёстры, одетые так, словно их главная цель в больнице – лечить мужчин, страдающий проблемами с эрекцией. Такие могли возбудить и восьмидесятилетнего. А руки…

Блейд брезгливо скривил губы, вспоминая такие тёплые и ухоженные руки молоденьких медсестёр, которые осматривали его, помогали встать и так далее.

А ещё он вспомнил пожилую женщину в поношенной одежде, которой не то, что не помогли, ей даже не предоставили место в самой обычной палате и провели до дверей со словами: «Ничем не можем вам помочь». Блондину так запала в душу эта картина, что через пять дней, выписавшись из больницы, он попытался разыскать ту женщину. Но нашёл он лишь информацию о ней и выписку из заключения врачей: «Скончалась 26 сентября приблизительно в 07:40 утра» – это случилось спустя три дня после того, как её выставили за двери больницы. А ещё через три дня не стало того самого доктора, который отдал распоряжение насчёт той пожилой леди, глупая смерть…