Матильда вдруг увидела их со стороны – неловких, не разбирающихся в этой жизни решительно ни в чем, не знающих, с чего начать. Вопреки слухам, она никогда еще не была близка с мужчиной. Наследник старался держаться уверенно и гордо. Выходило не очень. Эта общая ребячливая неопытность вдруг сблизила их в глазах Матильды, они оба оказались на одной стороне. Ей стало легче, она улыбнулась.

Лицо Наследника было совсем близко. Она могла бы протянуть руку и дотронуться до его щеки.

– Надеюсь, вы осознаете, что наши с вами отношения не выйдут за пределы этой встречи, и э-э-э… вы не будете искать или ожидать всякого рода продолжений, – произнес Николай.

Так все рухнуло. И даже во время объятия лямка твоего костюма может быть обрезана. Никакой справедливости. Получалось, что Николай сейчас был многим сильнее ее – во всех смыслах, а она перед ним – уязвленная, беззащитная и совершенно обнаженная. В первую очередь с моральной стороны. Ты показываешь то, что бережно хранишь от посторонних глаз у себя под сердцем, внутри – и тут протягиваешь на раскрытых ладонях. Это требует немалых сил, открыться человеку – и не просто открыться, указать на свои чувства к нему, признаться. Оголиться перед ним. Само это действие забирает столько сил, что вопрос о том, какую реакцию ты получишь в ответ на это оголение даже не приходит тебе в голову. Добром на добро, честность на честность – это же так просто, и разве может быть иначе?

Матильде хотелось исчезнуть.

– И в таком случае я обещаю позаботиться о вашей участи на сцене, – закончил Николай, сам уже понимающий, что произнесенные вот так, здесь и сейчас, в теории правильные, казалось бы, слова прозвучали ужасно.

Он старался не смотреть Матильде в глаза и потому не видел, как лицо ее застыло в том самом решительном проявлении воли, которая так запомнилась ему во время того злополучного представления – и не видел, как потемнели, почти сливаясь со зрачками, ее глаза.

Матильда засмеялась естественным, веселым смехом, и одним легким и плавным движением переместилась к нему на колени. Ее руки легли на плечи Наследника. Ему на миг показалось, будто бы ничего в мире не существует, кроме этой женщины – худенькой, с некрасивыми чертами лица и магнетической, нерушимой идеей оставаться несломленной никем и ничем.

Как будто это был кто-то другой, иной, вселившийся в тело Матильды, тот, кто сильнее, опытнее и старше. Кто дремал, мерцая иногда болотными огоньками в глубине глаз, а теперь пробудившийся и вырвавшийся наружу. Тот, с кем не хочется спорить, а есть лишь одно желание – следовать за ним, и ему преклоняться. И даже само время обжигалось о кожу этого существа, текло стороной. Все замерло, как будто перед взрывом.

– А теперь послушайте меня вы. Послушайте, как все будет. Это вы никогда не сможете забыть меня. Это вы будете всюду искать со мною встречи, будете мучиться, сходить с ума и ревновать. Это вы – вы будете любить меня. Вы никогда не сможете любить никого так, как полюбите меня!

Она резко встала, сорвав с шеи украшение. Николай продолжал лежать на спине, глядя на нее с детской растерянностью.

– Вы не помните. Это ведь даже не первая наша с вами встреча, – произнесла она, быстро застегивая пуговицы на платье.

И прежде, чем Николай успел что-либо ей сказать, как маленькая юркая тень она выскользнула из палатки.

Спустя мгновение Матильда вбежала в палатку снова.

– Помогите! – крикнула она совершенно другим голосом. Сейчас она была более похожа на испуганную девочку, нежели на то языческое божество, что пророчило ему муки горькой любви мгновения назад.

Следом за ней в палатку ворвался всклокоченный Воронцов, с горящими щеками и совершенно безумным взглядом. И почему-то в обгоревшей одежде.

– А, вот как! – вскричал он, увидев Николая. Казалось бы, пока он не столкнулся с Наследником лицом к лицу, он даже не понимал, где именно он находится и чья вообще это палатка. Он кинулся на Николая, сжимая в руке свой приз – импровизированную корону – так, что она треснула.

– Я убью тебя! Ты украл мой поцелуй! Убью! – кричал он, пока его в три пары рук скручивали поспешившие сразу с нескольких сторон казаки.

Дальше было много шума, криков и возни. Николая тормошили, кто-то уже кричал о покушении, рядом оказались великие князья Андрей и Владимир, Матильда исчезла из его поля зрения. Он приложил немало усилий, чтобы снова найти ее глазами.

Матильда уже взяла себя в руки. Ее взгляд был серьезен и не читаем.

А Николай неустанно прокручивал в голове фразу, брошенную во влюбленном доверительном порыве совсем еще юным, ослепленным своею страстью великим князем Андреем Романовым: фразу-приговор, фразу-пророчество, а пророчеств – сбывшихся пророчеств, суждено будет услышать будущему Императору немало, но именно эту фразу запомнит он на всю свою оставшуюся жизнь.

«Если тебя полюбит такая женщина, ты станешь настоящим. Таким, каким тебя задумал Бог».

– Ты очень волнуешься? – спросила Юля, глядя на то, как сестра выполняет утренний туалет.

Матильда обернулась.

– Была одна Кшесинская, станут две: Кшесинская-первая и Кшесинская-вторая. И обе балерины, представляешь?

И засмеялась.

Густые и жесткие темные волосы, бледное серьезное лицо, тонкие решительные губы – все это отходило при вгзляде на Матильду на второй план. И первое, что замечали в ней люди – совершенно невозможные глаза. Такие глаза казалось бы не шли ни ее лицу, ни ее юному возрасту. Они были тяжелыми, темными – как будто зрачок сливается с радужной оболочкой – и такими серьезными, какие бывают у людей, повидавших больше, чем могло уместиться в одну человеческую жизнь. В них не было милосердия, не было ни намека на способность такого человека к покорности и служению, но неутолимая жажда жизни, потребности быть живым и двигаться вперед, читалась в этих глазах с первого взгляда. Эти глаза смотрели на мир, не мигая, оставаясь широко распахнутыми в любой ситуации. А взгляд, который казался оценивающим и цепким, был, на самом деле, скорее внимательным и пытливым, будто обладательнице этих глаз жизненно необходимо было проникнуть в самую суть каждого предмета, попадающего в поле ее зрения.

Юля была выше Матильды, статная и грациозная, она выгодно выделялась на фоне младшей сестры. Но та любовь, которую она испытывала к Матильде, сполна украшала обеих – они были не просто сестрами, но близкими, лучшими подругами, и это сразу бросалось в глаза.

Матильда была очень миниатюрной – из-за ее роста даже не самый высокий и статный мужчина рядом с нею чувствовал себя греческим воином. Мужчинам льстили и ее рост, и ее взгляд – живой интерес ее глаз зачастую наиболее недальновидные мужчины принимали сугубо на свой счет.

Сейчас же за внешней уверенностью крылось неподдельное, безудержное волнение. Но сестра, пусть и старшая, не должна была, по мнению Матильды, переживать еще и об этом. На самом деле Матильда волновалась так, что последнее время уже только и думала о том, как скорее бы это все пережить. Выпускной экзамен в данный момент был итогом всей ее жизни, демонстрацией всего того, чему она смогла научиться, мерой измерения ее таланта и во многом – даже на самом деле в общем-то во всем – именно от этого выступления зависела вся ее дальнейшая карьера и судьба.

Ей предстояло танцевать в присутствии всей царской семьи, и, по слухам, такое было впервые в училище.

Юлия провела кончиками пальцев по выпускному костюму Матильды – нежно-голубая ткань, букетики ландышей.

– Мы все за тебя. Представляешь, столько людей будут одновременно желать тебе, чтобы все прошло хорошо? Это что-то да значит.

– Конечно, – рассеянно кивнула Матильда. Последние несколько дней до «часа икс» она вовсе не могла спать, стараясь при этом как можно тщательнее скрывать это от родных. В их большой шумной семье утаить что-либо было невозможно, но попробовать стоило.