— Партия учит нас воспитывать людей, по-моему, это ясно, — продолжал инструктор, заскорузлыми пальцами металлиста разминая сигарету. — Учит воспитывать их на ошибках. Путем последовательной и повседневной критики. Втихую подобрать материал о ком-то и выложить его, когда надо избавиться от человека, — это, товарищи, приемчики буржуазных политиканов типа Швеглы и Бенеша. Наша партия такие методы отвергает. Это ясно и на примере Роберта Шика. Если у тебя есть какие-нибудь материалы о недостатках в этой партийной организации или доказательства моей плохой работы, выкладывай их, товарищ, здесь, прямо!

Инструктор спокойно закуривает сигарету и беглым взглядом обводит присутствующих. Все как-то приободрились, только Доудера нервно грызет ногти. «К кому же присоединиться? — встревоженно думает он. — Этот тип с золотым зубом опасен, — что, если у него есть материальчик и на меня? Выложит сейчас, здесь, при всех, что тогда? Все накинутся на меня, уж конечно, накинутся, Скала первый…» Доудера косится на представителя комиссии партийного контроля и чувствует, как по спине бегут мурашки.

Но вот снова говорит майор Скала. Он начинает тихим голосом, даже не попросив слова у председателя. Скала рассказывает, что сегодня, до начала этого заседания, ему звонил отец. Старик перепуган: вчера вечером у них в деревне какие-то люди расспрашивали коммунистов об Иржи Скале, диктовали машинистке протоколы показаний. Разумеется, старый учитель разволновался, особенно после того, как сын не явился ночевать… Скала на минуту замолкает, потом добавляет тихо:

— Родители боялись, что и я…

— Арестован? Говори, не стесняйся, — подбадривает его инструктор, в упор глядя на человека с золотым зубом.

— Да, мы расследовали… разумеется… это наше право, — говорит тот уже далеко не с таким апломбом, как прежде.

— И обязанность, — спокойно добавляет инструктор. — Вопрос только в том, не следовало ли сперва поговорить с товарищем Скалой, а потом проверять его показания. И даже, может быть, в его присутствии. Сядь, сядь на место! — говорит он вскочившему Кшанде. — Ведь вы партийные товарищи, а не враги. Впрочем, я не настаиваю и не собираюсь вмешиваться в твою работу.

Человек с золотым зубом снова садится, с мученическим видом поджав губы.

— Ну, а ты что хочешь сказать? — обращается инструктор к лейтенанту из Восточного корпуса армии, который тянет руку, прося слова.

— Кто ведет собрание: ты или председатель? — срывается Кшанда.

— Верно! — добродушно кивает инструктор. — Как-то нечетко пошло наше собрание. Извини, — с улыбкой поворачивается он к председателю.

— В чем, собственно, дело? — спокойным звучным голосом начинает красивый лейтенант. — Секретарь крайкома Шик выдвинул майора Скалу на должность адъютанта. Вернее, командующий выбрал его и утвердил в Праге по предложению Шика. Допускаю, что Шик составил ему протекцию. Но спрашиваю всех вас: проявил себя Скала за все это время карьеристом? Нет! В партию он вступил через два года, только когда сам разобрался во всем. Но, еще будучи беспартийным, он вместе с нами, коммунистами, боролся за выполнение Кошицкой программы, которую тут саботировали. Да, товарищи, саботировали, говорю это с полной ответственностью. Скажу больше: саботировали и са-бо-ти-ру-ют! Вот так, товарищ Кшанда!

— Это к делу не относится, — вяло возражает человек с золотым зубом.

— Относится! — не уступает лейтенант. — Относится, — повторяет он, — потому что мы, коммунисты, только теперь сможем по-настоящему вскрыть этот саботаж. Нетрудно будет выявить пособников генерала в этом деле. Но Скала, во всяком случае, не был среди них, это ясно уже сейчас.

— Товарищ председатель, требую, чтобы прения шли по повестке дня, а не на другие темы! — протестует Кшанда.

— Пожалуйста, — кивает оратор, прежде чем председатель успел вмешаться. — Так, значит, по повестке дня. О Скале. Обе проверки показали, что товарищ Скала — честный коммунист, всегда стремившийся к правде. К нашей партийной правде. Ради этой правды он отказался от дружбы с Шиком, потерял благосклонность генерала, разошелся с женой. Я, товарищи, уверен, что, не будь разоблачен Шик, майора Скалу рано или поздно сняли бы с должности и, быть может, даже поставили бы вопрос об исключении его из партии. — Лейтенант помолчал и тихо добавил. — Совершенно так же, как сейчас!

Настала такая тишина, что было слышно, как кто-то нервно чиркает спичкой. Это капитан Нигрин дрожащей рукой закуривает сигарету.

— Задумайтесь над этим, товарищи, — помолчав, продолжает лейтенант. — Не в том дело, останется ли Скала адъютантом командующего. Из-за этого он плакать не будет, и это дело нового командующего. Но нельзя обижать честного коммуниста, вот что главное. И потому я думаю, мы должны сейчас сказать, что Скала — хороший партиец и честный человек, что, собственно, одно и то же.

— А каковы твои лично отношения с майором Скалой, товарищ? — язвительно осведомился Кшанда, сверкнув золотым зубом.

Лейтенант прищурился и усмехнулся с независимым видом.

— Вижу, ты не признаешь лозунга Готвальда «проверять, но доверять». Так вот, со Скалой мы только товарищи по парторганизации и не больше. Так-то, товарищ Кшанда.

Кшанда, как ни странно, не стал ерепениться.

— Я вправе спросить, — только и сказал он.

— Вправе, — миролюбиво согласился лейтенант. — Потому я тебе и ответил. В заключение заявляю: найдите хоть один проступок у Скалы, и я первый готов осудить его. Но только найдите, сначала найдите!

Косоглазый инструктор ласково глядит на лейтенанта. Капитан Нигрин выпрямился на своем председательском месте и перевел взгляд, в котором уже не было почтительности, с человека с золотым зубом на представителя райкома.

Кшанда поднял тонкую длиннопалую руку. Шепот облегчения, пронесшийся по комнате после выступления лейтенанта, сразу затих.

Кшанда заговорил совсем в ином тоне. Он-де благодарен лейтенанту за выступление, в котором было много правильного. Товарищ лейтенант внес ясность в дело майора Скалы. Спасибо и товарищу инструктору крайкома. Он, Кшанда, безусловно признает, что действительно лучше было бы сначала поговорить со Скалой и только потом проводить дознание среди его соседей. Но пусть товарищи поймут, как огорчил их, представителей комиссии партийного контроля, этот город и весь край. Они ехали сюда, проникнутые недоверием и горечью, и это, возможно, завело их на ложный путь. Он, Кшанда, далек от того, чтобы делать окончательные выводы, но он полагает…

С шумом распахнулась дверь, Кшанда остановился на полуслове. В дверях, вытянувшись во фрунт, застыл вестовой, растерянно ища глазами старшего по званию — кому доложить.

— В чем дело, Вагала? — нетерпеливо обращается к нему капитан Нигрин.

— Господин капитан! Из крайкома срочно вызывают товарища Кшанду и товарища инструктора. Коммутатор подключен на этот аппарат.

— Подойди к телефону, — кивает инструктор Кшанде.

Тот берет трубку. Инструктор закуривает сигарету и сбоку глядит на Кшанду. «Хитер! — думает он. — Всех провел, но меня не проведешь! Я знаю, что ты только переменил тактику. Не в первый раз мы встречаемся, товарищ Кшанда…»

И тут вдруг он замечает, что Кшанда изменился в лице и дрожит, как в лихорадке. Он передает трубку инструктору.

— В чем дело? — встревоженно спрашивает тот.

— Что-то случилось в Праге, — Кшанда с трудом сдерживает дрожь. — Сняли председателя комиссии партийного контроля… Против него начато персональное дело… Мне велят прекратить тут всякую работу… деятельность нашей комиссии приостановлена… Это ужасно!

Бледный, с дрожащим подбородком, он опускается на стул около телефона.

«Заячья душонка», — думает инструктор и берет трубку.

— У телефона инструктор Жилка, — говорит он слишком громко, он, по-видимому, привык к заводскому шуму. С минуту он слушает, потом, сказав: «Спасибо… да… обеспечу», — вешает трубку. С минуту он и Кшанда молча смотрят друг на друга. Как различны они — спокойный, уверенный инструктор и это перетрусившее ничтожество! Кшанда позеленел от страха, закусил губы.