«Смертью тронут…» Смертью тронут, жизнью трачен И не должен никому, Я бреду рассветом грачьим В гиблом яблочном дыму. В тихом омуте больничном, Где рассвет похож на бред, Был застукан я с поличным Медсестрой, идущей вслед. И по зыбким коридорам, Под неоновым дождем В темном облаке бредовом Был на пост препровожден. Чтобы заспанный охранник, Отпустил меня за так, Чтоб навек я сгинул в ранних Зябких яблочных садах. «За калиткой с разбитой щеколдой…» За калиткой с разбитой щеколдой, И за речкой, где зреет ранет, За счастливой такой и недолгой Нашей жизнью, сходящей на нет. За разлукой и мукой кромешной, За судьбой, обрывающей след. И – сквозь свет, проникающий вежды! И – сквозь мрак, проникающий свет! Баллада о дедушке Февральской ночью, метельной и длинной, он был унесен оторвавшейся льдиной, гонимой на юг беспощадным норд-вестом к пустым горизонтам, всем бурям отверстым. Гонимый во тьме этой бурею злою, он слушал, как море у льдины слоеной шипело, взбираясь по каждому слою, и било в подошвы волною соленой. Он смерть уже видел, когда на рассвете (внезапно студеные черные волны затихли, как рыбы, попавшие в сети) его обнаружил баркас рыболовный. Он выжил. Вернулся в родную сторонку, чтоб снова ломать свою долю крутую… Тогда получил он одну похоронку, затем получил похоронку другую. Был хлеб его – горек. Был день его – темен. Но жить было нужно, во что бы ни стало! Он снова рыбачил. Мотался по тоням. И рвали ветра его парус усталый. А не было ветра – хватался за весла. Обедал и спал прямо в лодочном трюме. Казалось: навеки работать завелся… Он вырастил нас – своих внуков – и умер. …Над домом его нынче кружится ветер. И соком земли наливаются груши. Где ставит теперь он свой старенький вентерь? Какая волна его носит и кружит? Не знаю… Но помню я сердцем ребячьим лицо его смуглое, будто из меди, когда уплывал он за счастьем рыбачьим по вечной реке нашей жизни и смерти. «Значит, время пришло…» Значит, время пришло. И я снова беспомощно болен, и взволнованным сердцем напиться никак не могу теплым ветром, летящим за мной над невспаханным полем, и водой из ручья на весеннем лиловом снегу. Я хочу, чтоб всегда за рекою поля голубели, и кинжальные ливни хлестали сухую траву! Эту вечную землю я помню еще с колыбели. Этой светлой тревогой я жадно дышу и живу. Эти песни-ручьи, как во мне, прозвенели над полем. Оттого и слова – и за них я платил не рублем. Оттого я бываю беспомощной нежностью болен и в зеленое поле, и в синее небо влюблен. «Опять на землю льется холод…»
Опять на землю льется холод из галактических глубин, на крышах сел и в рощах голых мерцая светом голубым. Опять летит в ночные дали над Волгой тройка вороных. Звенит, раскалываясь, наледь, храпит, оскалясь, коренник. И ничего не нужно, кроме вот этих яростных коней да месяца в ольховой кроне, да песни и гармони к ней! И чтоб навстречу – острый холод да степь сияньем голубым! И чтоб горели окна в школах! И чтобы Пушкин был любим! Украинская ночь Снова небеса над Незалежной Рвут снаряды – пятерней железной Землю с кровью смешивает «Град». И бессонный снайпер смотрит в оба… Как теперь я буду верить в Бога, Если украинец мне – не брат?! Если оклеветан и оболган Мир, в котором я живу, и волком Воет ненависть звериным всем нутром, Насылая смерть, тоску и морок? Если ночь июньская, как ворог, Затаилась снова за Днепром? «Как живем мы в такой огромной стране…» Как живем мы в такой огромной стране, Где у каждого зверя своя правота, Где июльские ливни гудят в Костроме, А за Волгой звенят от жары провода? Где у стольких людей – один только Бог, И единый для всех унизительный МРОТ? Как еще ты стоишь на разломе эпох?! И как жив еще твой оскорбленный народ?! Ходила Богородица по мукам Ходила Богородица по мукам, По адовым кругам – и с каждым кругом Все меньше оставалось бренных сил. И плакала, сердешная. И тихо Просила не спешить архистратига. Но шел вперед небесный Михаил. По тернию, по угольям босыми Ступая ноженьками, думала о Сыне. По зыбям мертвым и пустыням шла, Где ни одной звезды на небосводе, Где страшен гнев, где темен лик Господень, Где участь всех горька и тяжела! И молнии, разящие из мрака, И вихри, восходящие из праха, И души, вопиющие из ям — Все сердце материнское объемлет, Всем жалобам, мольбам и воплям внемлет. И лик ее любовью осиян. В кромешной тьме цинизма и безверья Бреду, как пес, мучительно трезвея, На тихий свет, что теплится вдали. Спаси, Пречистая, глухие души От муки атомной и смертной стужи. И жажду истины любовью утоли! |
