«Головки клевера из памяти всплывают…» Головки клевера из памяти всплывают. Их волнами раскачивает ветер. Лиловые и красные соцветья Не убывают, Их больше, Их сносит вместе с криком большого ворона. Он, словно настоящий, Опять летел над поредевшей чашей И полем. Сергиев Посад Синеет под ногами лед, И неба серого просветы Приходят полосою светлой И уплывают в свой черед. Мальчишки, побросав пальто, Гоняют шайбу у лабаза. Щербатые на горке вязы И голо смотрят и светло. Извозчик перепутал век. Заехал не спеша на площадь. И сонную ругает лошадь Беззлобно на глазах у всех. «Прояснилось небо…» Прояснилось небо И зима осталась за семью ветрами Маленьким островом в снегу. Зима – емкое животное. Кидается на человека Вьюгой, Порошей, Оцепенением. Больница Тумбочка без клеенки голая. Тапочки у кровати рваные. Вафельное полотенце волглое. Мне эти дыры кажутся ранами. Косо стоят корпуса, и в грохоте Грузовиков Кто-то дверью хлопает. – Тише, – сестра говорит шепотом, И осторожно садится около. «И мраморная Терпсихора…» И мраморная Терпсихора По узенькой ступает кромке. И духовой оркестр играет, По счастию, не очень громко. Пионы влажно отцветают В тени Михайловского парка — Их радостное оперенье На зелени июньской яркой. «Умыться ледяной водой…» Умыться ледяной водой — И облака уже живые, И голоса сторожевые Гусей в окрестности лесной. Лесок за темною рекой С утра пропитан яркой стужей, И стынущее небо глубже, Разбавленное синевой. Блестят на солнце вдалеке Пустеющие перелески, И голос ветра ясно, резко Все выскажет немой реке. И черная дрожит вода, Торопит сонные мгновенья, Вонзая стрелы в оперенье Внезапно вспыхнувшего льда. «Нищета берет нас за горло…» Нищета берет нас за горло и сдавливает. И в битве с нею нечеловеческой Маленькие домики с палисадниками вздрагивают И добела выцветают резные наличники. Петушок кричит. Високосный год кончился. Корчится на веревке белье лиловое. Маленькое сельцо укромное. Снегом занесенное, сонное. «Холодно стало…»
Холодно стало. Деревья хмурые В зимний путь шумят, собираются. Кто по пути глубоко задумается, Тот навсегда в дороге останется. Дуб молодой бродит собакою. В лица холодные мордой тычется. Бродит за нами солнце пятнами. Все пропадает, а это не вычтется. Ты подожди, осень, траву зеленую Утрами трогать холодным инеем. Пусть пошумят дубы листвою свернутой. Каждый свою в небе чертит линию. «Лета разгар…» Лета разгар. Жужжит надо мной овод. Я лицом касаюсь пахучих трав. Верю я – Там обо мне помнят. Вот почему ты прав. Может – за поворотом омут. Зато речки глаза блестят. И ложатся покосы ровно. Вот почему ты прав. Вечером из духоты комнат. Я выхожу, подолгу гляжу на закат. Верю я – Там обо мне помнят. Вот почему – ты прав. «В поэзии играем пастораль…» В поэзии играем пастораль — Слова – улыбки, жесты – эфемеры. А крики, недовольство, брань, Чтобы не лгать, – оставлены за сценой. Там за кулисами всегда темно, Там плачем мы, уткнувшись грубо В чужое, душное от слез пальто, Там жесткие кусаем губы. На сцене улыбаемся светло… Насмешку друга чувствуем спиною. Но чтобы в блеске пастораль сыграть…» Не плачь, пастушка, бог с тобою. Конец августа Конятник высох. Розов лист И обведен каймой лиловою. Рукою грубой, скандалист, Смотри, дотронется до облака. В траве зеленой распластав Свои листы багрово-красные, Он говорит, что луг устал Средь зелени победы праздновать. Что пусть сегодня вечер тих, И на востоке звезды светятся, Поднимет ветер воротник — И голова ромашки свесится. Что осень поведет рукой — И все, что было тебе дорого, Засыплет жесткою крупой И превратит в пустое золото. И то, не все же пировать И до рассвета свадьбы праздновать. Пора и луговине спать, Укрывшись лепестками красными. |
