«Иду по вспаханной земле…» Иду по вспаханной земле, А Сима мне кричит вдогонку: Иди смелей, топчи верней, Прямее делай к лесу тропку. Стараюсь из последних сил. Моя-то думаю, прямая… А оглянусь – неровный след Идет по пахоте, петляет. «Дождь нужен…» Дождь нужен – говорит Настя, И руки её тяжелеют. А глаза серьёзны как никогда. Снова вёдро, небо каменеет, Сохнет луг, ушла вода. Как-то сразу мы с нею вздыхаем И говорим вразброд. Вечер спрятался за домами, Скоро день межу перейдёт. Её огород до леса длится. Спёкшихся бороздок лоскут. Деревня вместе с землёй томится. Дождя ждут… «Всё в ярком инее…» Всё в ярком инее – пустые Проулки, площади, дома. От пара белого седые, Как сказочные терема. Молчат фасады старых зданий, Молчат торговые ряды. Сверкает лёд холодной гранью В недавней лужице воды. Горят у Иверской часовни Костром огни её лампад. А дальше площадь, колокольня, Соборов золото, Сенат. Поодаль башни Арсенальной, Заброшенный Монетный двор. За толщей стен и снег печальный, И удивительный простор. Тревожа пеленою зыбкой И ранью солнечного дня, Холодная зима с улыбкой Пришла и смотрит на меня. Ноябрь Осенняя земля предвидит холода. Я трогаю рукой оплавленные комья. Тебе моя ладонь открыта – сколы льда По-новому блестят сегодня. Закаты ноября подёрнуты золой. Зимы пугливое начало. Одно лишь облако в лазури голубой Бледнеет ало средь высот И разбавляет стылость. Последний раз зажегся небосвод — И тьма спустилась. И снова пепел и огонь. Полнеба пламенем объято. И в темноте, уже ночной, Чуть тлеет полоса заката. Рождественский монастырь Кусок оттаявшей землицы… Подворье, ставшее проулком, Как будто сон тяжелый снится — Беззвучный, бесконечный, гулкий. Пласт отслоился необычный — Увиделось на белом всхолмье — Блестят кресты и колокольни Монастырей первопрестольной. Идем Рождественкой. Кисельным Мы возвращаемся обратно. И мокрые сияют стены Церковки голубой надвратной. «Придут глубокие снега…»
Придут глубокие снега. Закружат белые метели. И в складках вязов поседелых Надолго приютится тьма. Здесь каждый возглас приглушён Здесь не услышишь даже крика. Пустыня белая безлика — Ни восклицаний, ни имён. Летит колючая пурга И полнит небо мутным снегом. А утром вся округа в белом Блестит полянами без дна. «Горит вечерняя заря…» Горит вечерняя заря. Охрипших соек стынут крики. И сохнут плети ежевики В коротком блеске ноября. Как ослеплённые кусты Мгновенным пламенем объяты, Дымами красного заката Среди ползущей темноты. Могучие дубы – черней… Холмов пустеющих убранство. Прозрачное кольцо пространства Сжимается в плавильне дней. Какие у зари права, Какое странное призванье. Дней переполнить очертанья, Вдыхая осени слова. «Белый простой шиповник…» Белый простой шиповник. Белый, призрачно-белый. В белом твоем мерцанье Тонет суетный мир. Дивертисмент в Мариинском. Люстры горят и свечи. Кто-то неосторожный Свой платок обронил. «Цивилизованные люди…» Цивилизованные люди Вообще-то так не поступают. Они во всем порядок знают. Они приличья соблюдают. Я после тысячи примерок Надену нужную улыбку. Но подведет меня, наверно, Играющая хрипло скрипка. Она внезапно заиграет, И я забуду о приличьях, Забуду я, что ждут гримасы, Зобы, глаза и клювы птичьи. Во мне играет хрипло скрипка, И я открытыми глазами Смотрю на лица человечьи. И с некоторых грим сползает. «Жасмин и розы в дельфской вазе…» Жасмин и розы в дельфской вазе. Так вот, что нашептал оракул, Так вот вчера о чем ты плакал В горячей темноте у моря. Как ты бежал по голой кромке У ног далекого прибоя, Дышал сырой травой морскою У кромки дня, у кромки моря. |
