…Хоть постарался демон злой влюбленных разлучить,
Но их вела одна любовь, одна святая нить.
И свет влюбленных этих душ горел в безликой мгле,
Их разлучить не мог никто в Аду и на земле…
Он замолчал, сжимая руки и глядя на меня сквозь пламя костра.
— Я никогда не верил, что такое возможно, не верил, что можно так любить, — сказал он, наконец, прерывая затянувшееся молчание. — До тех пор, пока не встретил тебя, Оллин.
Смущенная его словами, я отвела взгляд, но его признание заставило меня снова испытать страх и восторг. Заметив, что я напряжена, капитан улыбнулся и стал декламировать шуточный детский стишок. Я не могла не рассмеяться, так забавно он читал его. Мы беседовали, декламировали стихи и просто молчали, пока не закончилась изрядная кучка хвороста, лежащая возле костра, и небо на востоке не стало сереть. Лишь тогда чары рассеялись, и я поняла, что впервые провела ночь в обществе мужчины.
Как видно, капитан подумал о том же, потому что предложил отвезти меня домой. Но я отказалась от его предложения. Мы стояли возле его коня и смотрели друг на друга. Я не могла ничего сказать, слова застряли вдруг в горле. И сердце прыгало как сумасшедшее в груди. Меня снова охватил отчаянный страх перед тем, что я позволила себе.
— Так скоро, — прошептал Энрике, глядя на меня со странным выражением, — так скоро расставаться!
Моё сердце заныло от его слов. Я заранее страшилась разлуки и тосковала по этому мужчине, но страшилась так же и того, что могло произойти. Я плохо понимала себя и свои чувства, и боялась сделать что-то не так. Менее всего я хотела, чтобы он счел меня распутной и легкомысленной. Я не знала, что делать, как объяснить ему. И тут он шагнул ко мне и обнял, коснувшись губами моих губ. Я в панике отшатнулась, упершись ладонями в его грудь, оттолкнула его и бросилась бежать через заросли.
— Нет, не убегай! — он нагнал меня в три прыжка. На нем не было юбок, которые цеплялись за колючки, а я, как ни старалась, не могла не цепляться за них. Капитан схватил меня, развернул и прижал к себе, зарывшись лицом в мои волосы, выбившиеся из-под слетевшей накидки. Я слышала, как бешено стучит его сердце, и моё сердце тоже колотилось так же сильно. Но самое страшное было в том, что я не могла заставить себя снова оттолкнуть его. Мои руки предали меня, обвившись вокруг его тела, гладя его сильные плечи. Какое-то время мы стояли, обнявшись, словно во власти наваждения.
— Не уходи. Позволь мне видеть тебя хоть иногда, Оллин, — отняв мою голову от своей груди, он посмотрел мне в глаза, — я никогда и никого не просил ни о чем. Но тебя прошу…
Я понимала, с каким трудом даются ему эти слова, и была поражена. Человек, который мог просто взять силой непокорную пеонскую девицу, просил! Сердце мое замерло. Но страх вновь пересилил его желание.
— Я обещала это свидание, — сказала я, медленно, тщательно подбирая слова, — но боюсь, что другие будут не столь просты и приятны. Я не хочу, чтобы вы думали обо мне плохо, сеньор капитан. Вы ведь белый человек, для вас позор даже встречаться со мной, краснокожей метиской. А что делать мне? Что будет со мной, когда вы наиграетесь в любовь? Я понимаю, что мои чувства здесь ничего не значат.
Он молчал, глядя на меня своими синими глазами. Я видела желваки на его щеках, он стискивал зубы, видимо, борясь со своими чувствами. Потом отступил на шаг, выпустив меня из объятий.
— Да… ты права, Оллин. И не права… твои чувства очень много значат. Для меня они значат больше, чем я хотел бы. Иди домой, девочка, и спасибо тебе за лучшую из ночей моей жизни.
Он окинул меня взглядом, от которого у меня на затылке поднялись волосы, затем отвернулся и пошел к своему коню. А я, кое-как высвободив юбки и накидку из цепких когтей кустарника, поплелась домой, словно побитая собака. Не помня себя, я забилась в пристройку-амбар, свернувшись клубком на куче маисовых початков, и проплакала до самого момента, когда услышала бабулин голос. Лишь тогда я вышла, кое-как умыла распухшее лицо холодной водой и принялась готовить завтрак.
Бабушке становилось все хуже. Она была уже стара, и плохо дышала, всё чаще у неё болело сердце. На скудные песо, заработанные продажей маисовых лепешек, я покупала лекарства и настои, но они лишь на время помогали поддерживать её угасающие силы. А однажды случилось так, что я не смогла заработать нужной суммы. Аптекарь, давно уже пытавшийся делать мне грязные намеки, воспрянул духом, когда я пришла к нему просить в долг. Преисполнившись гордости, он с сальной улыбкой объявил, что я могу брать любые лекарства и мази бесплатно, стоит мне лишь быть немного поласковее с ним. Как ни любила я бабушку, вырастившую и воспитавшую меня, даже мысль о том, чтобы прикоснуться к старому мерзавцу, была мне отвратительна. Но он уже сделал шаг ко мне и схватил за плечо. Вне себя я попыталась вырваться, но старик оказался очень силен. Он поволок меня к двери в прилегающее помещение, несмотря на удары, которыми я осыпала его.
— Отпусти её! — от страшного голоса капитана даже у меня по спине потек холодный пот. Что уж говорить о мерзком старикашке, которого едва не хватил удар. Дрожа всем телом, я бросилась к двери и угодила в объятия Энрике. Он прижал меня к себе, гладя по голове. И одни лишь боги ведали, как хотелось мне остаться в них навсегда. Меня била нервная дрожь, но я как-то нашла в себе силы отодвинуться.
— Простите, сеньор капитан, — аптекарь трясся как паралитик, — сеньорита не так поняла…
Энрике посмотрел на него так, что мерзкий старикашка попросту сел посреди магазина, так как колени его ходили ходуном.
— Сейчас ты соберешь всё, что нужно сеньорите, и сложишь в корзину. А потом на коленях попросишь её принять от тебя этот подарок, — медленно и тихо произнес капитан.
Спустя пару минут старый койот уже валялся у меня в ногах. Лекарств, собранных им, хватило почти на две недели.
С капитаном мы виделись лишь изредка, в основном, когда я продавала лепешки на рынке, и всякий раз он смотрел на меня такими глазами, что сердце сжималось от боли и тоски. Он не делал попыток заговорить, но пару раз купил у меня лепешки, заплатив за них двойную цену. Эти деньги помогли продлить бабулины дни.
Бабушка ни о чем не спрашивала. День ото дня она все слабела, и под конец уже даже не могла сама поднять голову от подушки. Денег хватало лишь на молоко для неё, только его она могла пить. Я спала теперь вместе с ней, на её лежанке, просыпаясь от каждого хрипа. И однажды, в самое страшное утро моей жизни она разбудила меня, сжав мою руку.
— Послушай меня, доченька, — сказала она, задыхаясь, — Бог с Черными Крыльями уже стоит у моего изголовья, и я не могу больше скрывать от тебя.
Напуганная, я могла лишь целовать её маленькие сморщенные руки, гладившие мое лицо.
— Под колодезным срубом со стороны дома ты найдешь шкатулку из синего камня. В ней лежит то, что даст тебе новую жизнь, — бабушка с трудом перевела дух, — ты ведь не простая пеонская девчонка. Твоя прабабушка, моя родная мать, была прямым потомком принцессы Ксочитль, одной из жен Завоевателя. Твоя мать была крещена и получила имя Кристабел, которым была наречена и донья Ксочитль, приняв христианскую веру. Один из свитков в шкатулке возводит твою родословную к ней и Завоевателю. Второй же — свидетельство о браке между Кристабел Гонсалес и Родриго де ла Серной, старшим сыном графа Анхеля де ла Серны, испанского гранда и родича королевского дома. Между твоими отцом и матерью, дитя моё. В тот миг, когда станет известно содержимое этих свитков, ты станешь самой завидной невестой и самой знатной дамой в этом богами проклятом месте.
Она сжала мою ладонь в своих слабых пальцах и улыбнулась.
— У него красивые глаза, девочка. У вас будут красивые дети…
Это были её последние слова. Сама не своя, я обняла её и плакала, пока не померкло в глазах. Не знаю, как долго пробыла я в беспамятстве. Затем, очнувшись, принесла воды из колодца и омыла бабушкино тело. Завернув его в почти новое одеяло и оставив на лежанке, омылась сама.
