Я смотрю на тебя и понимаю, что лучше с отправкой Лаундс куда подальше не справился бы никто.

— Два сапога пара… — бормочет отставшая от нас Фредди, нервно поправляя рыжие кудри и напоследок фотографируя нас со спины. Видимо, просто, чтобы было.

Твои брови до сих пор сердито нахмурены, а губы сжаты, но я понимаю, что последняя фраза девушки доставила тебе, неожиданно, но удовольствие.

— Что же испытывает агент, который вот-вот совершит расправу над бывшим другом-психопатом? — её вопросы как всегда выводят меня из себя.

К Лаундс присоединяется ещё один недопущенный наверх, но ожидающий здесь репортёр, нескольких я так же вижу на низком старте в комнате ожидания.

— Все вопросы уже после процедуры, — заявляет сопровождавший меня ранее сотрудник, огораживая собой от журналистов мою ценную для СМИ персону.

Мне не нравится слово «процедура», а так же то, как сильно отличается спина низкого человека в форме от его, осанистой, в длинном тёмном пальто. И тот факт, что второй пункт мне не нравится — не нравится мне ещё больше.

— Мистер Грэм, — вдруг раздаётся с другой стороны. Сегодня я просто нарасхват, — Нам уже нужно быть наверху.

Ко мне проходит какой-то агент из главного офиса, я уже встречал его, когда общался с агентом Пурнелл. Я, конечно же, не помню его имени, но вспоминать не приходится, потому что я всё равно ничего не успеваю сказать.

— По регламенту мы должны присутствовать там уже через семь минут, а после никто не сможет ни войти, ни выйти, — тараторит парень, указывая мне приглашающим жестом на лестницу, с которой он спустился.

— Он ещё не прошёл проверку, — замечает работник охраны, я нервно сглатываю.

— Неужели Вы думаете, что спецагент с таким уровнем доступа, обезвредивший не только Чесапикского психопата, — «потрошителя» — чуть не поправляю я, — Но и с десяток других, пронесёт с собой напильник?

Я понял, что этот парень один из тех, кто считает себя более достойным человеком, чем другие, только из-за своего высокого положения по службе. Так же он считает, что вправе наплевать на обязательную проверку опять-таки из-за своей должности. И он точно не представляет, какие запрещённые предметы, помимо «напильника», можно пронести таким образом.

Мы всё же проходим сквозь недовольства охранников к стойке регистрации посетителей, и я снова опускаюсь под воду.

Мы подходим к стойке регистрации посетителей в больнице, где лежит Эбигейл. В прошлый раз мы были здесь по отдельности, но сегодня ты предложил зайти к ней, как только мы закончили с работой.

Я уже некоторое время пытаюсь мысленно отрепетировать, как нужно разговаривать с девочкой, но попытки не приносят результата, и теперь я хочу, наоборот, отвлечься хоть на что-либо. Мало мне предстоящего разговора, так ещё и толпа в больнице совершенно не прельщает, не говоря уже о том, что и сами по себе больницы я терпеть не могу.

Поэтому я уделяю внимание всему подряд, избегая взгляда на людей, и наблюдаю за тем, как ты заполняешь выданный регистратором бланк. Твой почерк настолько безупречно ровный, а наклон и изгибы букв соблюдены так детально, словно ты прошёл курс каллиграфии, я невольно поднимаю брови в восхищении.

Наверное, ты остался доволен таким эффектом, точно я не знал, ведь я очень запоздало начал наблюдать за тобой со всей внимательностью.

Но что тогда, давно, что сейчас, мне абсолютно ясно — Ганнибал Лектер даже в самых мелочах до предела внимателен и аккуратен.

И потому мне до сих пор непонятно, как он вообще мог так просчитаться и оказаться, в конце концов, на электрическом стуле.

Я ставлю смазанные подписи в нужных местах, замечая боковым зрением, как агент-не-помню-его-имя стучит носком туфли по плитке в нервном ожидании. Но я, как ни странно, не могу сказать точно: действительно ли он так торопится или просто нагнетает обстановку.

Мы поднимаемся наверх и после череды тяжело запоминающихся поворотов, коридоров и проходов, наконец, доходим до нужного места.

Я глубоко вздыхаю перед тем, как зайти в комнату с людьми. Хотя, на самом деле, всё оказывается легче, чем представлялось. Наверное, я и впрямь уже исчерпал весь свой запас нервозности и теперь даже к толпами людей безразличен.

— А вот и наша звезда, — шутливо замечает Кейт Пурнелл, правда, оставаясь с всё той же кислой миной, привлекая ко мне внимание всех собравшихся.

— Ты просто звезда новостных лент, — шутливо замечаешь ты, когда мы обсуждаем недавно закрытое дело о серийнике, воздвигшем в свою честь столб из жертв. Просочившиеся с места преступления фотографии — просто самое то для жаждущих ужасов мирных обитателей штата.

— Да уж, — я сжимаю пальцами переносицу, как от головной боли, — И не благодаря ли стараниям одной рыжей, сующей во всё свой нос… — я не договариваю, потому что догадываюсь, что тебе вряд ли по душе ругательства.

— Как ты относишься к такой «славе»? — ты возвращаешь мои мысли к нашей беседе.

— Абсолютно никак, — тут же отвечаю я, отсекая в воздухе горизонтальную линию ладонью, — На мне и моём положении на работе это никаким образом не отразится, да и причина их внимания проста до банальности.

— Твоя неординарность?..

— Моя странность, — усмехаюсь я в ответ на твой вариант, — Гораздо интереснее читать про странного и скрытного спецагента с собственными сдвигами по фазе, чем про «скучного» начальника отдела ФБР. Народ поднимает предобморочную панику, стоит объявиться какому-нибудь психопату, но всё равно считает их поимку эдаким забавным приключением.

Ты внимательно и тихо слушаешь меня, а я понимаю, что начинаю раздражаться вопреки собственным словам об абсолютно никаком отношении. Поэтому я решаю закончить это какой-нибудь нейтральной фразой и перейти к другим темам.

— Наверное, если я вычислю самого Чесапикского Потрошителя, они возведут меня в ранг небожителя, — качаю головой я.

Ты улыбаешься.

Я пожалел, что уборная слишком далеко, потому что мне так много за эти пару минут пожали руку, что захотелось её хорошенько помыть. Всеобщий разговор между свидетелями, сотрудниками ФБР, работниками тюрьмы и прочими служащими закона не сильно отличался от обычных квартальных собраний в бюро. Только, разве что, никого не отчитывали. Я стоял в стороне, изредка реагировал на обращения, ни в каком конкретно разговоре не участвуя, и гадал, какая же именно роль мне уготована в этом фарсе.

Давний разговор о СМИ с Ганнибалом проскочил в воспоминаниях не просто так: всё, что я представлял в тот день, точно воплотилось в жизнь.

Газетчики, телевизионщики и прочие иже с ними места себе не находили, когда узнали первые новости о поимке Потрошителя. Не говоря уже о том, когда они узнали, кто именно им оказался. И тут уже начались игры между ФБР и ними: когда, кому, где и какую информацию выгоднее подать.

Джека, всю нашу команду, и, конечно же, меня в особенности, выставляли как золотую медаль напоказ. Наверное, из тех же соображений, мне и приходиться пребывать здесь. Кроуфорд, кстати, тоже присутствует, но он, в отличие от остальных здесь находящихся, точно знает по моему лицу, когда лучше даже не начинать разговоры со мной.

— Ну, конечно. Не думаю, что кто-либо вообще любит находиться на казнях, — слышу я обрывок разговора, — Но мы должны освещать подобные мероприятия, чтобы люди знали, что бывает с такими ужасными преступниками в нашей стране.

«Можно подумать, публичная расправа хоть когда-то в истории человечества останавливала преступления», — усмехаюсь я мысленно.

— Правосудие не только слепо. Оно безмозгло и бессердечно.

Я глубоко вздыхаю в попытке успокоиться, и рука тянется в автоматическом жесте защиты — поправить очки на лице.