— Ты коришь себя за свои чувства, — ты снова ступаешь на тонкий лёд в очередной попытке…сделать что? Снова задурманить мою голову?

— Нет никаких чувств, — резко отвечаю я, — Если что-то и было, от чего я так долго не верил своему чутью и так долго тянул, так это только твои чувства. Я переживаю эмоции и мысли других людей, я нестабилен. Я не могу утверждать, что всё, что со мной происходит, идёт только лишь отсюда, — я дотрагиваюсь пальцем до своей головы, — А не откуда-то ещё.

Я пытаюсь криво улыбнуться и развести руками, хочу отбросить все твои домыслы по поводу моих «чувств» от себя словно прилипшую грязь. Я даже не смотрю на тебя, но понимаю, так, будто бы ты вывесил плакат с огромными буквами, что ты считаешь все мои слова сплошными отговорками.

Наверное, даже я знаю, что так и есть.

Но это не имеет никакого значения.

— Прощай, — я смотрю на тебя последний раз перед тем, как отвернуться навсегда, — Ганнибал.

— …в покрытие преступника высочайшего класса опасности, — продолжает Джек, не давая мне полностью утонуть в воспоминаниях, — Была высказана даже такая мысль, что ты знал, где он находится, но не говорил. Или! — он затихает, когда кто-то проходит мимо, и снова понижает голос, — Или даже беспрепятственно отпустил его, когда он якобы хотел взять тебя в заложники в тот день, когда мы его поймали.

Моё лицо остаётся безучастным, и Джек предпринимает последние попытки.

— Ты что, хочешь пойти подельником в этом деле?

И в этот момент я жалею, что подельнику не могут назначить ту же самую смертную казнь.

Мы ехали молча, и мне почти стало стыдно за свой резкий ответ.

«Беверли просто хочет поддержать меня, — подумал я, на мгновение отрываясь от окна, чтобы бросить на неё взгляд, — Наверное…»

Я вдруг понял, что лишь совсем отдалённо «слышу» её эмоции и намерения. Я снова посмотрел на неё, вгляделся в сосредоточенное лицо, но не успел я удивиться или хотя бы полностью осознать происходящее, как моё сознание решило заглянуть за ещё одну дверь дворца памяти, которая скрывала мои точно такие же попытки вглядеться в собственного психотерапевта.

После того, как я поведал тебе, что думаю о появившемся на днях подражателе Сорокопута, твой взгляд меняется. На какую-то тысячную градуса, внешне этого не видно, но я автоматически подмечаю это на уровне ощущений.

Я списываю это на то, что странный на первый взгляд психотерапевт интересуется образом мышления психопатов.

Я впервые упоминаю Потрошителя. И ты явно знаешь о нём. Конечно, читал в газетах или видел где-то в новостях, как же ещё.

Когда я начинаю говорить о нём, ты смотришь в свой блокнот, никак не меняешься в лице, но и не застываешь, в общем, ничего не происходит, да я и не ожидаю чего-либо вообще. Но вдруг я резко вздыхаю, ощущая острый взгляд, сосредоточенное внимание. Это лишь ощущение, потому что ты по прежнему смотришь вниз, но всё же это настораживает.

Я не знаю, кажется мне, что ты скрываешь это, или нет — как я понял позже, ты истинный профессионал, и это действительно не так просто понять даже мне — но ты заинтересован. Ты чертовски заинтересован в том, чтобы вести разговор о Чесапикском Потрошителе.

Я списываю это на то, что странный и на стопервый взгляд психотерапевт интересуется образом мышления конкретного психопата.

Я говорю о том, что Подражатель и Потрошитель — одно лицо, и ты слегка поднимаешь один уголок губ. Это должно показать твоё недоверие к моему заявлению, но под этим я вижу, что ты доволен.

Я сбиваюсь на секунду с мысли из-за этого ощущения и впервые прямо смотрю тебе в глаза, наверное, ища там ответ на возникший вопрос.

Чем ты, чёрт возьми, доволен?

И это мне списать не на что.

— Одиночество? — переспрашиваешь ты мгновенно, как только я заканчиваю высказывать своё мнение о Потрошителе.

— Несомненно. — Я уже не отрываясь смотрю на тебя, так сказать, без стеснений. И в этот раз я целенаправленно слежу за тобой со всей внимательностью, так же, как, оказывается, и ты следил за мной каждую нашу встречу.

И в этой игре в гляделки у меня есть преимущество в виде эмпатии. Профессиональный наблюдатель людских душ против прирождённого.

— А как же презрение и выставление всех этих неприглядностей на показ, о которых ты говорил раньше? — ты делаешь вид, что усердно вспоминаешь мои фразы, хотя я вижу, что все мои слова о Потрошителе на самом деле стоят у тебя в голове на самой ближней книжной полке библиотеки воспоминаний.

— Это можно назвать… целью его методов, точнее, причиной того, как он обставляет любое убийство, — я откидываюсь на спинку кресла, подальше от тебя, хоть и не на много, потому что меня странным образом начала напрягать атмосфера между нами. — Но, если постараться, то можно увидеть и его более глубокие чувства. — Ты слегка сжимаешь губы, следя за тем, как я отодвигаюсь назад. — Конкретно раскрытию дела это не поможет, но для детального психо-портрета…

Я слегка пожимаю плечами, не договаривая, потому что и так ясно. Я хочу принять расслабленную позу, чтобы показать, что не сильно переживаю по тому поводу, что озвучиваю подобные мысли тебе. Но, кажется, я перестарался с положенными на подлокотники руками и откинутой назад головой.

Главное, чтобы ты не понял ход моих мыслей. А конкретнее то, в чём я тебя начал подозревать с недавних пор.

— Что ж, — ты откладываешь свой блокнот на столик рядом с креслом и кладёшь руки на колени, сцепив их в замок, — Психо-портрет это как раз то, что нам нужно. Что же ещё ты понял с последнего места преступления?

К этому вопросу я и готов, и не готов одновременно. Почему-то, когда я представлял себе этот разговор, такой тревоги, что вдруг напала на меня сейчас, не предвещалось.

— На самом деле, не так уж много ясного, — и тут я понял, что мысленно начал подбирать причины для скорейшего ухода, каждое новое слово, казалось, нагнетало атмосферу до опасной ещё больше. — Могу сказать, что наш Потрошитель считает себя единственным в своём роде. Точнее, так оно и есть, — ты слегка приподнимаешь голову, и я прямо сейчас отчётливо вижу все внешние данные твоего аристократического происхождения, а так же твою гордость и чувство превосходства над всеми, — Он показывает это через свои работы…

— Работы, — уточняешь ты и делаешь вид, что впервые раздумываешь над этим, — Не убийства?

— Каждый раз это словно постановка, которая не только выставляет жертв в неприглядном свете, но и показывает… — я невольно отвожу от тебя взгляд, пробегаюсь по роскошному интерьеру твоего дома, — Постоянную тягу к изысканности, — и возвращаюсь взглядом к тебе, обводя линии складок твоего костюма-тройки, — И элегантности.

Чёрт возьми.

Как я мог не догадаться об этом раньше?

— Считаешь, он выставляет напоказ свой вкус и свою справедливость — в назидание другим? — я буквально кожей ощущаю исходящую от тебя опасность, и затеянная мною игра перестаёт казаться стоящей риска.

— Вовсе нет, ведь он знает… — я вздыхаю глубже, готовясь озвучить последнюю свою мысль, — Он знает, что никто и никогда его по-настоящему не поймёт. И в этом его ужасное и пожирающее чувство одиночества.

Внешне ты лишь единожды моргаешь, но я ощущаю твоё внутреннее потрясение. Сейчас я настолько влился в твой диапазон эмоций, что любое твоё чувство понимаю, наверное, чётче своего собственного.

Я никогда не ощущал себя настолько сильно утонувшем в другом человеке, и у меня начинается паника. Я словно захлёбываюсь и словно сгораю одновременно, но отодвинуться дальше уже некуда, а ты вдруг к тому же плавно придвигаешься к краю своего кресла и наклоняешься ближе ко мне, опираясь локтями о свои ноги. Предельно близко для расположения на креслах.

— Надо же, Уилл, — твой взгляд останавливается только на моих глазах, но по ощущениям, он обволакивает меня полностью и это непередаваемо необычно, — А мне казалось, что ты можешь понять каждого человека.