Стоя перед священником (семья Мак'гран была весьма набожной и попросила жениха об этой вольности), Бартоломью думал лишь о том, что галстук-лента давит на кадык и что ему надо будет носить его до конца дня. А ещё, что у сводило плечи - ему приходилось стоять, согнув левую руку в локте, на которой держала свою руку Смоки. О чем думала девушка было не понятно. Хотя она слегка приподняла голову.

Бартоломью немного склонился к ней и приготовился слушать.

- Я не знаю, каким будет наш брак и любишь ты меня или нет. Но я хочу много детей. Понял?

- Конечно. - Сухо улыбнулся Бартоломью.

- Мне всё равно, какие у нас будут финансы, я хочу четверых

- Договорились. - 'Мне нужен мальчик, а остальное меня не волнует'.

Первой была девочка. Громкая.

Вторым ребёнком тоже была девочка. Уже не такая громкая, но всё-таки.

На третьем Бартоломью был готов заплакать - девочка.

Услышав в роддоме, что четвёртым, последним ребёнком, на которого была согласна жена, опять оказалась девочка, Бартоломью потерял сознанье.

Девочки-погодки старались не попадаться папе на глаза. Они были без ума от игрушек, которые делались на его фабрике, их завораживали большие часовые механизмы, а красивейшие шкатулки и сундучки приводили их в немой восторг. Они сами по себе были громкие и подвижные. Но перед папой они всегда замирали в нерешительности. Они чувствовали, что он любит их, но в его глазах всегда проглядывалась разочарованная обречённость.

Мама порой отвлекалась от шитья, и грустным взглядом провожала папу, когда тот, не справившись с собой, выходил из комнаты. Девочки грустно вздыхали, а у младшей даже начинали блестеть в глаза слёзы.

- Это не из-за того, что папа вас не любит! Просто... просто папа очень хотел мальчика. - Тихо приговаривала мама, гладя её по голове.

Бартоломью было уже сорок. Сына так и не было. Всё чаще он закрывался в кабинете, ложился на пол и тихо уговаривал жернова, не решаясь посреди дня спускаться в подвал. Сына не было. И как бы глупо не звучало, но он боялся заводить новых детей. Если это опять будет девочка, то он не сможет её обеспечить.

Он знал, что в его семье это не принято - думать о девочках. Как-то так получалось, что первым - и единственным - ребёнком был сын. О девочках особо не беспокоились, так как они не рассматривались в великом плане семьи. Но что-то Смоки изменила в нём. Теперь его волновали и девочки. Это не значит, что он стал безразличен к отсутствию сына. Но он был согласен с Смоки - нужно было обеспечить девочек. Они уже были готовы к замужеству, и каждой было необходимо наследство.

Но мальчик....

Мальчика не было.

Его раздумья прервал нервный и частый стук. Не дожидаясь ответа, в комнату ворвалась старшая. Панически заламывая руки, Эли кинулась к столу.

- Маму! Маму забрали!

- Куда забрали? Кто? - Воскликнул он, пораженно роняя ручку на бумаги. Первый раз за всю его жизнь он утратил бдительность и наставил чернильных пятен. И, так же, первый раз в жизни, он не обратил внимания на свою оплошность.

- В больницу! Ей стало плохо! Мини вызвала скорую!.. - Захлёбываясь, воскликнула она, падая на стул. - Врачи приехали, и ничего не сказали! Просто забрали её и уехали!

Глядя в пространство, он сжал её плечи и его мысли понеслись по дорогам логики.

Если сразу увезли, значит такое им уже знакомо.

Если ничего не сказали, значит срочно.

Больница у них одна на город.

Значит - туда.

Схватив с вешалки пальто, он выскочил из кабинета, оставляя Эли одну.

В холле было довольно много людей. Мимо него прошла нянечка родильного отделения, аккуратно везя перед собой закрытую кроватку на колёсиках. Выглядела она грустной, но Бартоломью списал это на усталость. Девушка на ресепшне давно его знала, и тут же подскочила к нему.

- Мистер Лаус, мне так жаль! - Воскликнула она, переплетая пальцы.

- Где она?

- В 32.

Тут Лаус ненадолго замер. 32 палата? Но... это же палата родильного...

Забежав в палату, он застал сидящую и рыдающую на кровати Смоки. Подняв голову на стук двери, она увидела его и завыла, протягивая к нему руки.

- Барт, он не дышит! Он не плачет! Она увезла его!

У него есть сын. Но его считают мертвым. Та женщина наверняка везла его сына!

Его глаза панически расширились, и, ничего не сказав, выбежал в коридор. Догнав девушку, он выхватил кроватку из её рук. Под крики 'Мистер Лаус, что вы делаете?!' мужчина откинул ткань и с трепетом взял на руки маленькое тельце.

Сначала ничего не происходило. Но вот, всего через мгновенье, издав какой-то потешный звук, похожий на тихое мяуканье, он медленно, два раза моргнув, раскрыл глазки. Его голубые, как у всех новорождённых, глаза были мутными и расфокусированными. Но стоило ему встретиться взглядом с отцом, как его зрачки задёргались, фокусируясь, а цвет радужки начал меняться с голубого на серо-фиолетовый с желтыми проблесками - безумная смесь материнского и отцовского цветов. Теперь он смотрел на отца так же, как и тот на него - ясно, спокойно и уверенно. Так же и его лицо сменило своё выражение - теперь оно выглядело по взрослому спокойным.

Бартоломью почувствовал, как у него внутри разлилось тепло. Прижав сына одной рукой, вторую он сжал на стенке кроватки. Подняв голову, он посмотрел на медсестру.

- Проверяйте по дыханью, а не по крику. Это спасёт вас от многих ужасных ошибок.

Та поражённо пискнула, в ужасе прижимая пальцы к губам. Весь медицинский персонал, мимо которого он проходил, возвращаясь в палату, провожал его испуганным и виноватым взглядом.

В их палате не смолкали плач и завывание. Можно было услышать, как Смоки успокаивают всякие нянечки-мамочки. Но стоило распахнуться двери, как все поражённо смолкли. Бартоломью с силой и злостью толкнул вперёд коляску. Проехав по плиткам, коляска кого-то толкнула, больно ударив, но это его не волновало. Подойдя к жене, он согнулся, передавая сына. Та, всхлипывая, приняла его, дрожащими и неуверенными руками, словно она впервые в жизни брала ребёнка на руки.

- Не слушай, что он не кричит. Слушай, что он дышит. - Сказал ей муж, слыша, как сын вновь издал тот же потешный звук и прижался к матери, засыпая.

Тепло в груди распространилось по всему телу. Он даже здесь чувствовал, как где-то там, далеко, жернова, подпрыгнув, наконец закрутились спокойно и неспешно.

Круг замкнулся, как и должен был.

Сын Бартоломью, как шестой в поколении после Вахранта (Николь не учитывалась в исчислении) должен был продолжить дело своего предка.

Поэтому всё только начиналось.