Этот чисто античный дух сказывается во всех проявлениях древности. Мы находим его и в греческих двустишиях, в которых многое сказано немногими словами, волнение улеглось и нет стремительности лирики нового времени. Обломок греческой колонны, ручка греческой вазы или стертая античная монета радуют глаз, так как безупречная красота равномерно разлита во всех их частях и совершенство в них полностью достигнуто.

В IV веке новая религия победила во всей Римской империи. В отличие от древних мифологий она учила, что бог стал человеком, и это должно было служить возвышению человека, но она неустанно напоминала ему, что он смертен, что тело его тленно, и этим внушала людям презрение к земному. Бог пострадал за людей, говорили проповедники, через страдания он пришел к вечной славе, и это также противоречило заветам древней религии, всему мышлению античности. Но, видимо, старые воззрения все же сильно укоренились в сознании. В IV веке, вскоре после победы новой религии, она подвергается глубокому воздействию язычества. Свободная мысль античного человека пытается разумно обосновать непознаваемые догматы, иносказательно толкуя языческие и христианские мифы. Правда, философия в лице Тертуллиана приходит к отрицанию разума, но все-таки потребность в философском размышлении не могла сразу исчезнуть. «Человек обладает свободной волей», — гордо провозглашают одни. «Да, — отвечают им, — но над его судьбой царит предопределение». «Человек не часть природы, а цель творения», — заявляют защитники человека, однако и им возражают ссылкой на то, что он сам по своей природе склонен к греху и к пороку.

В этих спорах сторонникам античного гуманизма приходилось сдавать одну позицию за другой: разумное постижение божества и философское обоснование откровения должны были уступить место священному экстазу, в котором верующий искал раскрытия таинства божества. Духовное постепенно вытесняет телесное, мир рассматривается как излучение божества и постепенно теряет свое самостоятельное значение. На смену ясному мировоззрению древних мыслителей пробуждается темная вера в неведомые человеку силы, как бы возрождается древняя магия, казалось бы, уже совсем побежденная религией Аполлона.

Конечно, выдающиеся умы эпохи, вроде Августина, при всем своем рвении к новой вере сохраняли древние привязанности. И все-таки нравственное сознание людей круто изменилось. Древние стоики, и в том числе Цицерон, призывали к добродетели по той причине, что блаженная жизнь в себе самой находит свое оправдание. Наоборот, Августин настойчиво призывал человека к добродетели ради спасения в загробной жизни.

Искусство этого переходного периода, естественно, носило очень двойственный характер. Его называют христианской древностью или древнехристианским искусством. Оно имело широкое распространение в пределах Римской империи, на востоке — вплоть до Месопотамии, на юге — вплоть до Египта, на западе руководящее значение принадлежало Италии.

Уже в эти годы в нем намечаются две основные темы, которые в архитектуре выявились особенно полно. Темы эти отвечают, с одной стороны, задачам прославления христианского героя, с другой стороны, запросам христианской общины. Эти две задачи были решены созданием двух господствовавших в это время типов храма: центрического и продольного.

Круглые в плане храмы, ротонды, строятся преимущественно над гробницами мучеников, принявших смерть, отстаивая новое вероучение, или над могилами государей, окапывавших ему покровительство. Мавзолей Констанцы (ср. 121) относится к этому типу зданий. В позднейшее время ротонды служили крещальнями. Круглый план ротонды хорошо отвечал находящейся в центре ее гробнице, хранящей мощи борца за новую веру, или же круглой в плане купели, в которую погружалось тело крещаемого. Соответствие архитектурной оболочки ее внутреннему ядру говорило о сохранении древней традиции мавзолеев, курганов или отчасти периптера. На эти древнейшие храмы-мавзолеи были перенесены многие черты античной архитектуры. Они были уравновешены, спокойны; их купол плавно круглился над средним пространством, колоннада окружала его со всех сторон. В таких ротондах умерший обретал конечное спокойствие, которое было идеалом античной добродетели. Правда, уже в этих ротондах яркое освещение подкупольного пространства уничтожало материальность форм, объем уступал место бестелесной световой среде. Человек-герой терял свои ясные очертания, он превращался в бесплотного христианского мученика (ср. 125).

Сходный круг представлений лежит в основе древнейших саркофагов. Древнехристианский саркофаг непохож на греческую стелу, плиту, которая должна была лишь напоминать об умершем оставшимся в живых. Христиане не заботились о нетленности тела, как древние египтяне; нетленность мощей была привилегией одних святых. Но все же саркофаг, каменный ящик, должен был сохранять бренные останки человека вплоть до страшного суда. В этих древнехристианских мраморных саркофагах еще сказывалась привязанность человека античности к роскоши и к великолепию, которую не сразу могла вытравить проповедь аскетизма. Недаром саркофаги богато украшались рельефами. Покой умершего тревожат картины сражений и битв (саркофаг Елены, Ватикан). Впоследствии их стенки стали покрывать изображениями евангельских событий.

Рядом с круглыми храмами широкое распространение получает продольный тип храма, так называемая базилика. Главное назначение базилики было служить местом собрания членов многолюдной общины. В античности храмы подобного типа были почти неизвестны. Египетский храм был предназначен для торжественной процессии, но святилище его было скрыто от непосвященных. Греческий и римский храмы были местопребыванием божества: жертвы приносились, видимо, перед храмами, на открытой площадке. В новой религии сплоченная община играла неизмеримо более крупную роль. На языке того времени община символизировала всю церковь. Храмы были местом собрания всех ее членов, храм должен был служить выражением единения общины. Здесь в присутствии общины происходило главное таинство.

Правда, в древнехристианских базиликах (124) их разделенное колоннадой пространство не было вполне завершенным (стропила покрытия были в большинстве случаев снизу открыты). Базилики находят себе прообраз в древнеримской архитектуре (ср. 211). Но в них получило преобладающее значение движение по направлению к восточной части с ее полукружием. Здесь свершалось главное таинство, туда были направлены взоры молящихся, оттуда через окна проникали лучи восходящего солнца во время утренней службы. Эта обращенность древнехристианских базилик на восток отличает их от их прообразов в древнем Риме, нередко имевших два закругления с каждой стороны и входы с широких сторон. В древнехристианских базиликах впервые в архитектуру вводилось движение как выражение духовного порыва, которого не знал исполненный важного спокойствия древнегреческий периптер.

Этому пониманию архитектуры отвечает расположение росписей древнехристианских базилик. Их средоточием служило алтарное полукружие и обрамлявшая алтарь триумфальная арка. Здесь над алтарем обычно виднелась огромная фигура главы церкви, окруженного своими учениками или торжественной свитой.

В течение нескольких десятилетий самый образ бога был подвергнут коренной переработке. Сначала его изображений вовсе не существовало, они считались недопустимыми. Считалось, что в отличие от языческих богов христианский бог не мог быть выражен в художественных образах. Потом его стали иносказательно передавать в виде юного и прекрасного пастыря, порою похожего на древнего Аполлона. Наконец восторжествовал образ длиннобородого восточного человека с суровым взглядом и торжественным жестом учителя. Обычно он восседает на кафедре, троне, среди почтительно внимающих ему учеников (Рим, церковь Пуденцианы). Учитель становится главой церкви, принимает черты светского государя.