— О ком речь-то? Какой тупик? — поинтересовался Фантони и, услышав, что в тупике Волчьей контрады пропал Сильвестри, кивнул. — Давайте выведу Чалого, — предложил он, — Миравильозо вас не подпустит, а Чалый спокойный. Верхом быстрей доберёмся.

Прокурор думал меньше мгновения.

— Давай, ноги не казённые, — кивнул он. — Я думал, признаться, его без лошади проще будет выследить, да ошибся.

Фантони вывел лошадей, и Альбино с Бернардо только и увидели, что пыль из-под копыт. У Бернардо хватило вежливости пожелать ему доброго здоровья, после чего и он пропал в темноте.

Альбино обрадовал своим появлением монну Анну, но ни словом не обмолвился ей о том, что с ним приключилось. Да и что было сказать? Разве сам он понял, что произошло? Кто мог ударить его? Зачем? И если напавший видел, что он в обмороке, почему не ограбил его? Альбино ничего не понимал. Впрочем, не понял он и объяснений мессира Монтинеро. По его словам, тот шёл за Сильвестри. Конечно, он мог пройти другой улицей и вначале не заметить его, а потом, возвращаясь, наткнуться на него, но всё же…

Как ни странно, у него ничего не болело, просто клонило в сон, но монах во что бы то ни стало хотел дождаться возвращения Франческо Фантони. Однако тот не появлялся, кругом стояла убаюкивающая ночная тишина, и Альбино решил просто полежать, отдохнуть от треволнений этого странного дня, и сам не заметил, как уснул.

Проснулся он утром, с трудом разлепил опухшие веки и тут же сомкнул их, ибо солнце уже заливало ярким светом спальню, а на перилах балкона, соревнуясь с окрестными горлопанами, красовался петух Фантони по прозвищу Фельче, Папоротник, и драл глотку почище своего хозяина. Петух был невероятным красавцем с красно-жёлто-лилово-зелёным хвостом, гордым алым гребнем и наглым задиристым нравом, и если бы не краса, как говаривала монна Анна, быть бы ему в супе ещё на прошлогоднее Рождество. Хвост крикуна напоминал дивный цветок, и Альбино понял, почему Франческо назвал петуха Папоротником. Видимо, он верил, что папоротники цветут.

Как оказалось, Альбино проспал все: возвращение Фантони под утро, его ругань по поводу потерянной подковы и печальные новости о смерти мессира Паоло Сильвестри. Он был найден именно в том самом тупике, недалеко от храма Святого Вирджилио, рядом с университетом. Монтинеро нашёл погибшего на входе — в нише, заросшей плющом. Пока не вышла луна — он просто не заметил её. Но гораздо сложнее оказалось ответить на вопрос: что делал погибший в упомянутом тупике? Чего искал там? Зачем вообще вышел из палаццо Марескотти в ночное время, хоть прекрасно знал об опасности, ему угрожающей? Куда он направлялся?

Когда подошёл приведённый Бернардо ночной патруль, тело несчастного уже остыло. Врач подестата, Гвидо Мазаччи, на этот раз не обнаруживший смертельного недуга, тем не менее не нашёл на теле покойного ни кинжальной раны, ни следов удушья. Он не был и отравлен: на губах мессира Паоло не было пены, только немного крови, возможно, от падения, лицо сохраняло обычные очертания, разве что в глазах усопшего застыл ужас.

В контрадах Сиены не было иного развлечения, чем с жаром обсуждать произошедшее, хотя именно мессиру Сильвестри внимания почти не уделялось. Горожане заметили удивительную закономерность: всего за семь недель семеро людей Марескотти, славившиеся дерзостью и нахальством, чинившие обиды сиенцам и ни с кем не считавшиеся, оказались на том свете. Кара ли это Божья или шутки дьявола, — это даже не обсуждалось. Молва нарисовала образ отважного мстителя, человека-призрака, ловкого, как кошка, и неумолимого, как рок.

Подеста разводил руками, но не улыбался. На лице мессира Корсиньяно застыло затаённое недоумение. Три последние смерти людей Марескотти — беспощадные своей неотвратимости — оставили у него только один вопрос: «Как он это делает?», ибо мессир Пасквале и мысли не допускал, что трое молодых боровов могли вот так запросто отдать Богу… ну, или чёрту — душу. Более того, он, учитывая все обстоятельства, выстроил в ряд цепочку всех смертей людей Марескотти и рассмотрел каждую из них, исходя из предположения, что ни одна из оных кончин не была случайной.

Наблюдениями и выводами он поделился вечеров в подестате с Лоренцо Монтинеро.

— Антонио Турамини. Заброшенное поле возле Поджибонси, весь изувечен, череп расколот пополам, лицо разбито о камни. Джулио Миньявелли найден с поломанной шеей у парадного входа своей виллы. Упал же с верхней ступени мраморной лестницы, лицо разбито вдрызг. Микеле Ланди просто пропал на болотах, зацепиться тут не за что. Пьетро Грифоли вытащен из колодца с поломанной шеей. Карло Донати гибнет над выгребной ямой от остановки сердца, Никколо Линцано сидит мёртвым у Фонте Бранда, Паоло Сильвестри лежит в тупике возле Сан-Вирджилио, и он тоже мертвее кованой подковы.

Прокурор, который только что вернулся из мертвецкой, сидел у окна в подестате, закусывал кусками грибной лазаньи и кивал на каждое слово начальника. Наконец, дожевав последний кусок и запив его кувшинчиком молока, Монтинеро заметил: «Всё верно» — Сходство прослеживается в трёх последних случаях, — продолжил Корсиньяно, — но не исключено, что и первые четыре являют ту же картину смерти, просто мы не имели возможности заметить это из-за явных ранений жертв, тем более что эти смерти были сочтены случайными.

Прокурор снова кивнул.

— И это верно.

— Если предположить, что они тоже погибли от остановки сердца, что из этого следует?

— Что существует убийца и он ловок, как чёрт, ваша милость, — ответил Монтинеро, — ибо полагать, что мессир Фабио специально отобрал себе в охрану людей с плохим здоровьем, склонных умирать от сердечных приступов, — это чересчур фантастично.

— Правильно. Следовательно, убийца существует.

Лоренцо Монтинеро залез пальцами в густые космы чёрных, с утра нечёсаных волос, ибо ночевал в подестате, откинул волосы назад и кивнул.

— Мы это и предполагали, просто не склонны были рыть землю для Марескотти.

— Ну, а любопытства ради, кого бы ты заподозрил?

— Вы прямо как мессир Венафро, — усмехнулся прокурор, но тут же вернулся к сути вопроса. — Это либо слуга, которого никто не замечает, либо тот, на кого и помыслить невозможно, вроде того же Венафро или Арминелли, — зевнул прокурор. — В любом случае, нужно… — он потянулся, разминая затёкшую шею.

— Нужно? — вопросительно повторил подеста.

— Нужно сидеть тихо и не мешать ему избавить нас от Марескотти, — спокойно обронил Монтинеро, встретившись взглядом с подеста. — Это наш город, и мы должны быть в нём хозяевами. А когда наглая тварь вообразила себя царём и Богом и считает себя неподсудной, — за это по рукам давать надо. Нам с гарнизонными, пока он жив, не поладить.

— Это всё понятно… — подеста почесал кончик носа и прищурился, — но такого ловкача, как этот…

Монтинеро поднял глаза на Корсиньяно. Тот пожевал губами и проронил:

— Такого нам… и на службе иметь не помешало бы.

— Да, он ловкач.

— Я не прочь был бы с ним познакомиться.

— Я тоже, — согласился прокурор, — и это вполне возможно. Убить шавок Марескотти — полдела. Он, естественно, должен уничтожить и Фабио — иначе и затеваться не стоило бы.

— Думаешь, установить наблюдение за палаццо Марескотти?

— Не думаю, с чего бы это мне так думать? — хладнокровно ответил Монтинеро. — Познакомиться с убийцей, конечно, интересно, но куда интереснее и важнее похоронить нашего дорогого Фабио. Наблюдение же может либо спугнуть убийцу, либо, что и того хуже, помешать ему. Убийство Фабио Марескотти будет громким делом, следов и улик будет немало — по ним и вычислим проныру. Сейчас же нужно помочь ему, а не мешать. Жар удобнее всего загребать чужими руками. Обстановочка-то меняется, вы заметили?

— В смысле? — не понял подеста.

— Чезаре арестован, он уже не опасен Петруччи. Гарнизон городу скоро может стать обузой, — многозначительно проговорил Лоренцо Монтинеро. — Мы дождались. Наш дорогой Фабио застрянет между Сциллой и Харибдой: либо он падёт жертвой ловкача-убийцы, либо… от него избавится хозяин города. Наша задача — устроить так, чтобы мессир Марескотти мог бы выбирать только одну из этих двух возможностей.