– Как ты это узнал? – его тон сдержанный и отрывистый.

– Виман говорил об этом с отцом, когда мы еще работали все вместе, – пожимает плечами Рамси. – Что, мол, как может быть такая высокая смертность от голода во время Зимы, когда человек – сам для себя прекрасный пищевой ресурс. Главное – не давать ему размножаться и иметь некоторый запас другой пищи. А там люди сами все сделают. Ну я и задал пару вопросов тут и там, и как-то вывод сам сделался, знаешь.

– И все об этом знают? – сухо спрашивает Джон.

– Ага, – и в этот раз отвечает Хозер. – Ну, кроме Виллы, разве что, и каких других детей. И новоприбывших, тех, кого тоже не планируют выпускать отсюда.

– Да, так что теперь ты тоже все знаешь, Джон, – удовлетворенно закрывает тему Рамси. – А ты, Виман, не слишком-то спешил ответить на мой вопрос, Хозер успел раньше, так что, думаю, сегодня ты уже не узнаешь, что там сталось с твоей внучкой.

– Как будто, если бы я ответил, было бы иначе, – с какой-то подавленной горечью отрезает Виман. Он выглядит упрямым, но не сопротивляющимся, и, может, это его способ сохранить достоинство, думает Рамси. – Но одного я не понимаю, Рамси. Почему ты так упорствуешь в доказательстве… этого, ты, человек, который уродовал людей, так что их потом было не узнать – ни физически, ни внутренне.

– И все это в рамках программы нашего проекта, Виман, я никогда не выносил это вовне, – парирует Рамси, скалясь. Что он оставлял за рамками, Виман все равно не знает и не узнает.

– И ты насиловал их, не считая других мучений и пыток, даже детей, – но Виман неуклонно продолжает.

– Каких давали, таких и… над такими и ставил одобренные тобой в том числе эксперименты. Не сваливай вину на меня.

– Ты освежевал одну из них заживо.

– И сколько еще отрабатывал это… – Рамси машет рукой. – К тому же в итоге это сделало мою программу только лучше. Все ту же, что подписывали раз за разом ты и Русе.

– И эта… предпоследняя, кажется? Я видел ее. Без глаз и языка, с выбитыми барабанными перепонками и выжженным ртом. Ты хотел еще выжечь ей руки и ноги, так ведь? Никто бы все равно не дал тебе этого сделать, это было бы слишком даже для “Дредфорта”, но, к счастью, бедная девочка успела отмучиться и умереть до того, как ты сделал бы это самовольно. И теперь…

– Напомню, – но Рамси перебивает его, повышая голос, – что вы все – каждый мой гребаный начальник – ставили свои подписи под предложениями ослепить ее, и оглушить, и удалить язык, под всеми ними. Никто не возражал. И не ври мне, что дальше бы кто-то возразил. Нет, я бы просто закончил этот эксперимент, как и все другие, если бы милая Джес оказалась покрепче. И, кстати, в отличие от тебя, я помню ее имя. И даже могу объяснить, почему это не было слишком, – он бросает короткий взгляд на Джона, но выражение его лица непроницаемо. – Могу. Но мы сейчас говорим о тебе. А тебе не помешало бы записать на свой счет хоть пару моих грешков.

– Нет, Рамси, – Виман криво усмехается. – Ты не скинешь на меня свои грехи. То, что нам были нужны грязные люди для грязной работы, не делает нас самих такими, как ты. Как Хозер. Как твой отец. Не делает нас мясниками. Уродами. Теми, кто отправился бы, в лучшем случае, на электрический стул, оставаясь на свободе. И то, что мы взяли за вас ответственность и сумели использовать ваши порченые мозги на благо общества, означает только то, что мы минимизировали ущерб от вас. Но вы так и остались… убийцами, насильниками, ненормальными мясниками, – он выплевывает каждое из этих слов, а Рамси только улыбается. – И ты не смеешь судить меня. Потому что и здесь, сейчас я только минимизирую ущерб. Брошенные всеми люди начинают есть друг друга, рано или поздно. Все хотят есть. А я только стараюсь экономить пищу и отдавать им таких, как ты. Чтобы хотя бы это общество было очищено от таких, как ты.

– И что, муженек той, как ее, Элис, от которого осталась малолетняя тройня – он тоже был из таких, как я? – саркастически спрашивает Рамси.

– Тот парень в школе… – бормочет Джон, и хотя Рамси не очень понимает его слова, он считывает их в свою пользу.

– Не все проклятые богами мясники – такие одиночки, как ты, выблядок, – бросает Виман. – И закон здесь на моей стороне. Потому что я наказывал, казнил, лечил и помогал – и никогда не убивал так, как ты. Как зверь. Я даю людям возможность дожить до весны, и пусть не без жертв, не без трагедий, но мы справлялись и справляемся с этим, закрывая глаза на смерть, которая, рано или поздно… – он сбивается и глубоко вдыхает. – Нет, ты не будешь судить меня. Не ты.

– М-м, кстати, об этом, – легкомысленно тянет Рамси. – Я ведь и не собираюсь вовсе тебя судить. Потому что, думаю, кое-кто здесь справится с этим получше. Да, думаю, Джон Сноу может рассудить нас куда как лучше. Так ведь, Джон? – он видит, как Джон смотрит на него, кажется, не до конца понимая. – Видишь ли, Джон, – но он продолжает, – я хочу убить его. Сейчас. Не за то, что он сделал. Но за то, что он сделает. За маленьких мальчиков и девочек, которые однажды окажутся здесь. И за те справедливые руки, в который они попадут. И за тот, может, и не такой богатый, но честный стол, с которого они будут есть, – он говорит это с особенно жестоким, но не различаемым на слух сарказмом. – Но ты можешь остановить меня, если хочешь. У тебя в руках крутая штука для этого, так что… я или он, Джон Сноу, такой выбор, – и снова поворачивается к покрасневшему Виману.

– Ты хочешь убить меня, чтобы самому занять место своего отца, – тот повышает голос, краснея еще сильнее. Как бы не откинулся раньше времени от сердечного приступа, мельком думает Рамси.

– Не исключаю такой вероятности. Но это уже не наше дело, – он пару раз на пробу размахивается крюком, но все-таки рывком вбивает его в стол по левую руку. – Надо было взять у Морса ножны, а так-то эти северные топорища вообще не по мне, – поясняет, заметив, как вздрогнул Хозер. Но ни один вопрос не срывается из его упрямо сжатого рта, и Рамси, оставив на столе и автомат тоже, берет один из ножей, тот, что, на его взгляд, выглядит почище и поострее. – Ну что, Джон? Ты определился? – он считает, что дал достаточно времени. И не считает, что слишком рискует – пистолет так и так у Джона, и тот может пристрелить его в любой момент, как захочет. Но это условности, погрешности и риски. Потому что кто не рискует, как говорится…

Джон молчит за его спиной, и Рамси пытается угадать, целится он в него из пистолета Хозера или просто стоит, опустив руки. Искушение повернуться свербит в самих костях, но Рамси не уступает ему.

– Нет, – наконец говорит Джон, и по его тону не разберешь, что у него в голове. – Я не буду… вмешиваться в это. Между большим и меньшим злом так себе выбор, но если меньшее само хочет уничтожить большее… у нас с тобой еще будет время.

“Меньшее зло”. Сразу отдается где-то, и Рамси вроде нравится эта ласкающая похвала от Джона Сноу, но вроде и неприятно колет самолюбие. Но он откидывает поверхностные эмоции, возникшие от этих слов каким-то даже еще более противным зудом, чем желание повернуться и посмотреть Джону в глаза, и думает, участвовала ли в его короткой внутренней борьбе мысль о том, что он не выберется из Белой Гавани без Рамси, что он не выживет без него сейчас, не имеющий желания и сил куда-то идти и что-то делать. Рамси решает, что да.

– Ты не… Между этой тварью и человеком, который заботится о своих людях, ты не можешь выбрать тварь, – тем временем ярится Виман, пока Рамси неспешно обходит его стол. – Ты вообще не можешь выбирать. Я дам вам с братом будущее, а что даст тебе этот?.. Он никогда не будет платить за то, что ты для него сделаешь. Его отец дал ему дом, деньги и дело, я дал ему возможность стать нормальным членом общества, а не сдохнуть на электрическом стуле, и что теперь? Он убил его и убьет меня. И ты окажешься здесь же, Джон Сноу. Но ты – в отличие от нас – еще можешь пристрелить его. И я прошу тебя, заклинаю всеми богами, пристрели его, сейчас или после моей смерти, но пристрели его. Сделай то, чего не сделали мы, или будешь гореть вместе с нами в адском пекле.