– Не при ребенке, Морс.

– Давай немного поговорим, хорошо, Рикон? – Джон старается не отвлекаться и перебороть растущую неприязнь – а Рикон старается не смотреть на него, – чувствуя, как уже немного начинают потеть ладони, когда Рамси неожиданно предлагает:

– Но, если серьезно, в чем-то Хозер прав… Дай-ка лучше я попробую.

Еще пригладив Рикону волосы, Рамси осторожно берет его за подбородок и немного отстраняет от себя. Внимательно смотрит на его не слишком красивое, но открытое и дикое круглое лицо с капризно поджатой нижней губой. Смотрит в его глаза, затуманенные, как будто с голубоватой поволокой, и просящие.

Рамси знает, что люди с такими глазами – с таким взглядом – всегда обречены. Они могут быть завязаны на своем единственном друге – Лохматом Песике, что за тупое имя, – или любовнике, на своем долге или обещании, на четкой цели или расплывчатой грезе, но, так или иначе, они постоянно нуждаются в том, к чему себя привязали, и как отсутствие этого объекта, так и его наличие убивает их очень быстро, опустошая разум и вытягивая кровь из сердца. И глядя, как расцветает безжизненный взгляд Рикона, только обращаясь к нему, Рамси понимает, что мальчик умрет, стоит стянуть эту завязь хоть немного потуже – или хоть немного ослабить ее.

Люди такого рода всегда обречены. Такого рода, как Рикон, и Русе, и Станнис Баратеон, и Мелисандра-из-мать-ее-Асшая. Как, Рамси полагает, и Джон Сноу. Как, и этого он не полагает, и он сам.

– Знаете, а я вот понимаю, что мы все воспринимаем мальца как ребенка, но кто-то уже должен это сказать. Это как-то немного по-гейски, – доносится откуда-то издалека голос Хозера.

– А знаешь, может быть, если бы ты перестал все время говорить о таких вещах, люди перестали говорить какие-то вещи о тебе, Хозер, – голос Винафрид теряется в тумане, который, Рамси знает, не отрывающий взгляда от его глаз Рикон сейчас чувствует не хуже него самого.

– Не сваливай все проблемы в одну кучу, всезнайка. Даже если я заткнусь, и вы заткнетесь, думать-то никто от этого все равно не перестанет. А думают все всегда одно только дерьмо, – и ответ Хозера слышится еще глуше, как будто они вдвоем нырнули в воду, скрытую этим туманом.

– А все-таки заткнуться б тебе не помешало, – это уже Морс. – Потому что, поверь, ни у кого в жизни не было столько дерьма в голове, сколько у тебя, братец. И девчонка права, хоть иногда ты мог бы делать перерыв и не лить его другим в уши, – и Хозер еще что-то отвечает, но они заплыли слишком глубоко, чтобы слушать его дальше. Но кое-что он подметил верно.

Ханжи. Они же все думают о том, как это странно. Рамси знает, как странно это всегда выглядит со стороны. Но, сиди у него сейчас на коленях хоть сам старый пердун Хозер, хоть жирный Марлон – Вимана он бы все-таки не выдержал, – хоть Арья Старк с ее сладкими маленькими титьками и острыми зубками, хоть кто – Ива – угодно – Джон – еще, он бы не делал ничего, кроме того, чтобы держать этого человека за подбородок и долго, задурманивающе смотреть ему в глаза. Не чтобы загипнотизировать, ясное дело, а чтобы понять, какого именно рода та завязка, что намертво стянула этому человеку горло. Это особая вещь, особая физическая штука, происходящая между двумя людьми. И как бы она не выглядела снаружи… она работает изнутри. И когда Рикон почти отключается, Рамси наклоняется к нему, придерживая за поясницу, и жарким выдохом обжигает его ярко-розовое ухо.

– Хочешь, вернемся домой?

Рикон молчит так долго, что может показаться, будто он уснул.

– Нет, – слабый шепот наконец достигает слуха Рамси. – Не хочу.

Рамси смотрит через его плечо, находя глазами Джона, и движением руки показывает, чтобы тот дальше задавал вопросы.

– Спроси, как с ним тут обращались, – судя по на секунду застывшему лицу и румянцу, Джон только что почувствовал обжигающий приступ ревности, но голос его звучит терпеливо.

– Тебе нравится Виман? – Рамси продолжает шептать Рикону на ухо. – Эта старая жирная минога? – он тихо-тихо хихикает. – Не то змея, не то рыба с сотней зубов, вот кто такая минога и вот кто такой Виман, – он клацает зубами, почти задевая красную мочку и заставляя Рикона вздрогнуть. – Или Хозер, тебе нравится Хозер? Этот дешевый пидор? – он чувствует себя странно вдруг, сказав это теперь, когда у него полная жопа теплой спермы Джона Сноу, на котором он скакал так, что чуть не сломал ножки у койки, но от некоторых вредных мыслей отказаться очень сложно.

– Не знаю, – после новой паузы отвечает Рикон, тоже болезненно – и вредно – хихикнув. – А дедушка Виман правда может становиться змеерыбой? Как Бран – волком? Как ты сейчас? – он неопределенно касается подбородка Рамси кончиками пальцев, прижимаясь щекой к его груди.

– Не, вряд ли, – Рамси не очень понимает, о чем говорит Рикон, но чувствует, что ему это на руку, как бы там ни было. – Виман и есть минога.

– А кто такой минога? – Рикон как будто уже забыл это слово или просто не сложил его со значением. – И пидор?

– Не бери в голову, – отмахивается Рамси. – Разные слова для тех, кто обижает тебя. Делает тебе больно. Кстати, кто-нибудь из них так делал? Они, – он слегка кивает в сторону Вимана и Хозера, – или девчонки, или одноглазый?

– Не знаю, – Рикон немного болтает свешивающейся ногой. Он явно не хочет говорить об этом, потому что догадывается, к чему все идет, но Рамси работал и не с такими упрямцами.

– Больно – это когда кто-то вдруг забирается сюда, – он незаметно просовывает руку под теплый стеганый жилет Рикона, – и делает вот так, – с силой вбивает ноготь большого пальца пониже ребер. Но Рикон только слабо дергается, неуютно передернув плечами. Кажется, он готов пустить Лохматого Песика даже ближе, чем Рамси думал. – Они могут делать это рукой – или словами, – но здесь сначала жжет, потом ноет, и становится плохо.

– Не, – повторяет за ним понравившееся слово Рикон, еще поежившись. – Мне нравится, как ты говоришь. Ты всегда мог превращаться? – Рамси не отвечает, потому что Рикону не на самом деле нужен ответ, скорее нужно подготовиться к тому, что он хочет сказать. – Не хочу быть здесь. Хочу уйти. С тобой, – и его речь немного бормочущая, но сосредоточенная. – Но не домой. Там Оша, – помедлив еще, добавляет он.

– Мертвая? – спрашивает Рамси, и в этот раз не отвечает Рикон. – Ты знаешь, что такое “мертвая”? – тихо шепчет Рамси, и Рикон опять неуютно поерзывает на его коленях, но в конце концов кивает. – Тебе больно думать об этом? – Рикон кивает еще раз, хотя это и не нужно – Рамси и сам видит, что его вопросы делают больно, сладко и больно, вытягивая из Рикона ответы, как тонкий зубчатый нож вытягивает рыбьи кишки. Проклятая рыба, повсюду здесь. – Хорошо. И что это?

– Мы говорили об этом. И говорили. И говорили, – отстраненно отвечает Рикон. – Мамины цветы высыхали, когда становилось холодно. Потом снова вырастали. Из деток, – он неровно вздыхает. – Они все высохли. Папа. Мама. Робб. Оша. Когда будет тепло, Сансе придется стать Мамой. Я, наверное, тогда уже вырасту и стану Папой, потому что Робб умер, а Бран ушел, – он немного покачивается и спрашивает: – Джон сказал, что тоже умер, но он такой же, как раньше. А у него не было деток. Так разве можно?

– Да, – шепотом соглашается Рамси. – Джону все можно.

– А Папе и Маме? Можно сделать с ними, как с Джоном? И с Роббом? С Ошей? Бедная Оша, у нее-то совсем не было деток.

– Я думаю, мы с тобой попозже что-нибудь здесь придумаем. Нет, даже так: я обещаю, что мы обязательно здесь что-нибудь придумаем, – хмыкает Рамси, и волоски на шее Рикона приподнимаются. Мальчик уже мертв, но еще не знает об этом. Но он – его, Рамси, путь обратно в Винтерфелл, и до того, как они оба окажутся там, ему лучше бы придержать жизнь в своем тщедушном теле. А там-то можно будет быть мертвым, сколько захочется. – Скажи мне лучше, если я пообещаю тебе, что дома не будет никакой мертвой Оши, ты пойдешь туда со мной?

– А ты больше не уйдешь? – почти без сомнения спрашивает Рикон в звериное ухо в густой черной шерсти.