Но Ремус прекрасно знал, какая это пытка – держаться вдали, когда кем-то по-настоящему дорожишь. Даже если злишься на этого человека и хочешь видеть, как ему больно; даже если хочешь сам причинить ему боль. Рано или поздно приходится выбирать, что для тебя мучительнее: простить или не прощать.

Сириус разжал пальцы, и Ремус, как по горке, съехал по его спине на пол. Выпрямился, опираясь на Бродягу, и как можно незаметнее заглянул ему в лицо. Знакомый жесткий прищур вернулся снова, и Ремусу это не понравилось – он терпеть не мог, когда у Сириуса появлялся этот взгляд. Хотя обычно тот на Снейпа так не смотрел… считал, что их с Джеймсом выходки ничего не значат – они просто прикалываются над ним, точно так же, как и над всеми остальными… Вот только это были отнюдь не их обычные приколы.

В общем, когда Сириус смотрел на кого-то с таким выражением – Ремуса мутило. Оно означало, что кому-то сейчас придется плохо – и обычно не тому, в кого метил Бродяга. В прошлый раз пострадали многие из тех, кто был сейчас в комнате.

Ремус испуганно покосился на Снейпа – тот устроился поудобнее на своем стуле в противоположном углу лазарета и снова сложил пальцы домиком. В этот момент из-за заглушающей занавески появилась мадам Помфри – любопытство на ее лице быстро сменилось пониманием, а затем тревогой.

- Мистер Люпин, - она вздохнула, покачав головой, и с готовностью шагнула вперед. - Так и думала, что вы сегодня заглянете.

Она махнула палочкой в сторону кровати на другом конце комнаты – так далеко от Снейпа, как только возможно – и невербальным заклинанием заставила свернуться лежащие на ней одеяла. На память мадам Помфри не жаловалась.

Ремус улыбнулся – так, словно в лазарете не было никакого Снейпа, никто не вслушивался в каждое слово, и рука Сириуса под пальцами не казалась железной.

- Как я соскучился по вашим нотациям. Когда их читает кто-то еще – это совсем не то.

Он ущипнул Бродягу за руку сквозь плотную мантию. В ответ тот подтолкнул Ремуса в сторону кровати, но смотрел при этом только на Снейпа; не отвел взгляд даже тогда, когда Ремус затащил его за заглушающие занавески – мадам Помфри как раз их задергивала.

- Что здесь делает Сопливус? - спросил Сириус отрывисто, как только она с этим покончила.

- Может, стоит спросить у самого мистера Снейпа? - мадам Помфри приподняла брови и, осторожно придерживая Ремуса за плечо, помогла улечься на постель – под спиной у него возникла воздушная подушка, которая развеялась, когда он опустился на матрас.

Сириус не ответил – только уставился на медсестру все с тем же хищным прищуром.

- Не хотите? - сказала она. - Тогда, возможно, это вас не касается – всего лишь профессиональное мнение, ничего личного, - и взмахнула над Ремусом волшебной палочкой, выписывая затейливую сеть восьмерок.

В воздухе замерцали линии, по которым можно было отслеживать его жизненные показатели. Он уставился на них с вежливым безразличием и пытался представить, с чем бы таким эту картину сравнить, но в голову лезла только инвентарная опись болячек.

- Милостивая Ровена… - мадам Помфри нахмурилась. - Мистер Люпин, что вы вчера с собой сотворили?

- Ничего такого, - слабым голосом сказал он. - Иногда оно просто… тяжело проходит.

- Да, - немного помолчав, согласилась она. Потрогала его лоб, словно проверяла температуру, хотя диагностические заклинания показали бы, будь у него жар. Ремус на секундочку закрыл глаза, мечтая, чтобы на месте школьной медсестры оказалась его мать. Но магглов в Хогвартс не пускали – они плохо переносили разлитую в воздухе магию. И только раз, когда Ремус учился на втором курсе, и очередное полнолуние прошло особенно тяжело, Дамблдор разрешил ей прийти, нарушив этот запрет впервые за все время своего директорства. Мать пришлось уводить силой – у нее пошла кровь из ушей; тогда она дала Дамблдору пощечину и твердо заявила, что никто не смеет разлучать ее с сыном. Жуткое воспоминание, даже несмотря на то, что для Ремуса все его превращения сливались в одно – нескончаемая вереница, которая тянулась, сколько он себя помнил.

- Отдохните как следует, - мадам Помфри ловко и заботливо подоткнула ему одеяло. - Не лучшее начало для нового года, но после ужина и крепкого сна вы пойдете на поправку. Мистер Блэк – вы останетесь с мистером Люпином, - добавила она; Ремус – он так и не открыл глаза – невольно представил себе волшебную палочку, сурово указующую на Сириуса. - Только не шумите – иначе мигом отсюда вылетите.

- Если Сопливус не сунет сюда свой лоснящийся шнобель, - произнес Сириус. - Не то я за себя не ручаюсь.

Мадам Помфри не удостоила его ответом и вместо того сказала:

- Ремус, дорогой мой, это для вас, - и махнула в сторону подноса, заставленного разноцветными зельями, когда Ремус разлепил глаза. А затем она ушла – скрылась за звуконепроницаемой занавеской; экран был таким мощным, что ее присутствия больше не выдавал ни единый звук.

В зельеварении Ремус ничего не смыслил – не смог даже получить на экзамене “выше ожидаемого”, чтобы взять этот предмет на старших курсах, но эти зелья он знал, пожалуй, даже лучше, чем Слагхорн. То кобальтово-синее, что словно мерцало изнутри – это болеутоляющее. Вон то, ярко-коричневое – мышечный релаксант. А это, опалесцирующее и сероватое – мощное снотворное; его магия заключалась только в том, что оно позволяло крепко уснуть и проспать ровно десять часов. Но сон исцелял уже сам по себе, и после каждого полнолуния Ремусу хотелось только одного – спать.

Сириус не предлагал ему выпить лекарства – просто по очереди изучал флакончики, склонившись над Ремусом, чтобы дотянуться до зелий. С ними любая пища на вкус становилась как корни травы, сдобренные крылышками насекомых, поэтому Ремус всегда принимал их после еды, даже анальгетик. Сириус это помнил.

- Ну как? - спросил Ремус, когда Бродяга поставил снотворное на место, звякнув стеклом. - Углядел там что-нибудь ценное?

- Тебе виднее – ты в них лучше меня разбираешься. И не потому, что пьешь их каждый месяц, - уточнил он. - Не знаю, отчего у тебя такие проблемы с зельеварением – ты же по одному блеску можешь сказать, какой силы болеутоляющее, - во взгляде Сириуса мелькнула досадливая симпатия. Так было всегда, когда Ремус начинал приставать к нему с нравоучениями – из-за сигарет ли, из-за несделанного ли домашнего задания или из-за тех первокурсников, что заняли лучшие кресла у камина, когда Ремус хотел позаниматься, и за это Сириус наложил на них заклятье, от которого пальцы приклеивались к носу.

- Зелья еще скучнее уроков Биннса. Эти я изучил лишь потому, что они постоянно маячат перед глазами.

- Как скажешь, Лунатик, - согласился Сириус, возводя глаза к небу. - Убеждай себя, сколько влезет. Все равно ты скромничаешь.

- Не все же отличаются твоим непрошибаемым апломбом, - как можно серьезнее ответствовал Ремус.

- Зануда, - сказал Бродяга, но словам его недоставало убедительности; к тому же он опять улыбнулся краешком рта – как тогда, в поезде. - Повезло тебе, что ты такой дохлый, а не то б я расчувствовался, как девчонка, и полез обниматься.

Занавески зашелестели и раздвинулись – это вернулась мадам Помфри. Перед собой она несла поднос с рационом больного оборотня: мясо – отбивная – и немного бульона. На соседней тарелке была курица с картошкой – Ремус решил, что это для Сириуса.

- Сомневаюсь, что иначе вы бы оставили этот лазарет в покое, - произнесла медсестра, ставя поднос Ремусу на колени. - А у меня, мистер Блэк, есть и другие пациенты, которым тоже нужен отдых – как и мистеру Люпину.

- Эванс? - небрежно уточнил Сириус.

Мадам Помфри не подала виду, что расслышала этот вопрос.

- Когда закончите с едой, мистер Люпин, выпейте зелья и отставьте поднос в сторону.

А затем она шагнула за занавеску и снова канула в тишину.

- А ты как считаешь, Лунатик? - все так же небрежно поинтересовался Сириус и, не давая Ремусу даже прикоснуться к серебристым столовым приборам (не из настоящего серебра, разумеется), принялся сам разрезать для него отбивную. - Думаешь, это Эванс, раз Сопливус переполошился и завис в лазарете эдаким нетопырем-переростком?