Я все это тебе рассказываю, потому что считаю, что ты лучше всех умеешь хранить тайны. Поскольку я из 1998 года, то могу признаться: я знаю, что ты оборотень. Как и много всего другого, в том числе о войне и о Волдеморте, что может стать просто опасным, если об этом узнает не тот человек. О том, как мы победили в первый раз…

***

31 июля 1979 года

Сегодня был день рождения Гарри.

По крайней мере, для Лили. Здесь и сейчас Гарри не существовало, да и в любом случае, даже если бы он тут и родился, то только через год. Но жизнь нельзя повторить во всех ее мельчайших подробностях: ни сам миг зачатия, ни то, как события развивались потом. На самом деле, будущее стало другим уже в тот момент, когда Лили проснулась в доме родителей с памятью о зеленом свете Авады; да, осознание этого пришло к ней не сразу, но правда всегда оставалась неподалеку, дожидаясь, пока ее смогут увидеть.

В целом Лили эта перемена нравилась. Впрочем, такое простое слово, как “нравилось”, всех ее чувств не передавало; это больше походило на запредельную радость, неяркую, но всеобъемлющую, которая пронизывала весь мир, как солнечные лучи. Когда она стала матерью, то чувствовала то же самое: как если бы вся ее жизнь до этого была окрашена только разными оттенками серого – точно в предутренних сумерках, и нужно было ждать, когда взойдет солнце и зальет все яркими красками. Лили пришлось бороться за этот рассвет – снова и снова, много дольше, чем она предполагала; но она не сдавалась и продолжала идти вперед, даже когда расстояние казалось непреодолимым, и всякий раз, как ей удавалось разрешить одну трудность, перед ней во весь рост тут же вставала следующая.

Похоже, она так до конца и не избавится от привычки недооценивать Северуса: как бы хорошо она его ни узнавала, в нем всегда открывалась какая-то новая глубина. В некотором смысле именно за эту черту она его и любила.

Но ей по-прежнему недоставало Гарри. И это, похоже, никогда не изменится, как если бы ее мысли были луной, а сердце – океаном, и тоска наводняла его, как прилив и отлив: то нахлынет, то спадет.

Солнце сегодня стояло высоко и светило ярко; листья за кухонным окном щекотали стекло и раму. Лили задумалась, где сейчас Северус. В саду, вероятней всего; по его словам, большую часть предыдущих тридцати восьми лет он сиднем просидел в темных комнатах, и сейчас – опять-таки по его словам – наверстывал упущенное семимильными шагами. Они поселились на этом острове пару весен назад, и с тех пор его не могли удержать в четырех стенах даже затяжные зимние ливни; летом же ей и вовсе приходилось выходить на улицу всякий раз, как хотелось его увидеть.

Она распахнула заднюю дверь, окунувшись из домашней прохлады в уличный зной и буйство красок. Ветер принес с собой запах моря; воздух здесь был сухим, а солнечные лучи – такими плотными, что их так и тянуло потрогать. Удивительно, но чем дальше на юг забираешься, тем сильнее меняется солнечный свет; здесь, на Кикладах, даже жара казалась будто бы жарче.

Сад был огромен. Северус трудился над ним без устали, как сорвавшийся с цепи демон, и чуть больше чем за два года вырастил такое великолепие, которое наверняка вошло бы в анналы гербологии – номером третьим, сразу после Эдема и садов Семирамиды. Конечно, без магии тут не обошлось, но какими заклинаниями он пользовался, Лили уже сказать не могла – это было выше ее понимания. Сад вставал из засушливой земли, тянулся к небу, лаская глаз дивными красками; на их участке мыса были собраны едва ли не все растения, какие только можно посадить в таком климате: от морозника и гелиотропов до крокусов и маков; а еще там росли яблони, груши, финиковые пальмы, гранаты, виноградные лозы и оливы. Несмотря на все школьные занятия по гербологии, Лили никогда раньше не понимала, что садоводство, даже магическое, – это наука. Требующая труда – утомительного, кропотливого и подходящего Северусу, как никакой другой.

Их соседи по острову именовали его “фармакис”, и при этом добродушно улыбались. Северус сказал, что по-гречески это значит “колдун”. Вряд ли они и в самом деле о чем-то догадывались, но Лили все равно находила это забавным.

Большинство людей ходят по саду медленно, нога за ногу. Но только не Северус – он передвигался по нему стремительными бросками, как хищник. Сейчас он возился со своим виноградником, но едва только заслышал поступь Лили и шорох земли под ее босыми ногами, как сразу же поднял голову, утер пот, размазав по лбу длинную полосу грязи, и зашагал в ее сторону, обходя стороной клумбу с нарциссами.

- Ты плохо себя чувствуешь? - спросил он.

- Нет-нет, все в порядке, - заверила его Лили. - Просто… захотелось выйти.

Иногда ей казалось, что легилименция – не столько щуп, сколько магнит, и не столько погружается в твои мысли, сколько вбирает их в себя. По крайней мере, с ней происходило именно так: все ее радости и тревоги словно втягивались в глубину его глаз – таких же темных, как ночное море, или же небо в прорехах между звездами.

- Ты видела газету, - сказал Северус.

Она кивнула, едва заметно – потому что боялась, что если позволит себе что-то еще, то точно не удержится, начнет прыгать и вопить от радости, и тогда споткнется обо что-нибудь и грохнется на землю.

- Между прочим, ты мог бы меня и разбудить. “Темный Лорд повержен!” – такая передовица поважнее любого сна будет.

- Тебе надо отдыхать, - строго возразил он – и тем самым снова провернул этот свой фокус, ухитрившись одновременно и опустить ее ниже плинтуса, и выказать о ней заботу.

- Ты мнителен до чертиков, - сказала она. - Что только придает тебе шарма.

- А ты до чертиков беспечна. Могла хотя бы сесть, а не стоять.

Лили пропустила его вперед – он пошел первым, отводя для нее с дороги ветви растений, – и зашагала следом. В конце концов они оба оказались под сенью деревьев, где было прохладнее и остро пахло кипарисом; Северус повесил там деревянные качели-скамейку, откуда открывался вид на неровный склон, за которым вдали начиналась морская гладь.

Дерево заскрипело под ее весом; Лили присела, осторожно приноравливаясь к новому центру тяжести – который словно менялся с каждым днем, и она автоматически к нему приспосабливалась, но все-таки была вынуждена постоянно его учитывать.

- Садись, - она похлопала по скамейке рядом с собой. Северус послушался, но расслабленности в его позе не ощущалось… с другой стороны, он почти никогда не расслаблялся. Ей раньше казалось, что он постоянно чего-то ждет – атаки, наверное, и она даже подозревала, что это так навсегда и останется, – но за последние два с лишним года обнаружила, что Северус просто живет с куда большей интенсивностью, чем другие люди. Покой – это точно не для него; скорее всего, его угомонила бы разве что могила, да и то не наверняка. И как же легко было поверить, что он никогда не умрет по-настоящему, и что бы и где бы его ни ждало – он и там продолжит свой путь, излучая все ту же деятельную, неукротимую, кипучую энергию.

На водной глади вдали сверкало солнце – от этого блеска у Лили в глазах замелькали белые “мушки”.

- Как думаешь, с ним и правда покончено? - тихо спросила она.

- Если они нигде не напортачили, - ответил Северус и вздохнул, надавив пальцем на точку между бровями. Лили поймала его за запястье и заставила отвести руку в сторону, а потом поцеловала – прямо в эту нахмуренную морщинку.

Он погладил ее по щеке большим пальцем и тоже поцеловал – в губы.

Они посидели немного в тишине – той, что начинается, когда людские голоса смолкают, и мир начинает говорить своим собственным голосом: через тонкое курлыканье голубя на гранатовом дереве; через ветер, что шуршит в сосновых иглах, в виноградных листьях, в ветвях кустов и древесных кронах, а потом улетает от каменистой земли, чтобы носиться над морем.

- Достойный подарок на день рождения твоему сыну, - сказал Северус.

Лили напряглась – она ничего не могла с собой поделать.

- Хотя я и отдаю себе отчет, что само событие произошло несколько дней назад, - продолжал он, - но передовица была опубликована тридцать первого.