Ей очень пригодилась её редкая способность быстро ориентироваться и осваиваться в новых для себя областях — не просто быстро, а молниеносно. А когда она начинала действовать, Вселенная сама ей помогала… а может, и трогательный букетик веточек вербы, маяча где-то за плечом, служил ей незримой музой, путеводной звездой и ангелом-хранителем. Валя прочно ассоциировалась у неё с этим деревом. Встречи были редкими и дружески-целомудренными, но драгоценными и долгожданными; они переписывались, иногда гуляли в парке, пили кофе. Валентина не пускала Алину на свою территорию, оберегая свой дом от вторжения, но Алина не настаивала и не давила на неё. Она понемногу наблюдала, подмечала, думала. И всё крепче влюблялась.
Ей пришлось много помотаться по поездкам — и по стране, и за рубеж. Теперь у неё хватало сил. Пару раз она, правда, простыла в дороге и однажды подцепила грипп, но даже эта хворь прошла мимолётно, не нанеся ей серьёзного вреда. Она занималась параллельно двумя предприятиями, работая порой по двадцать четыре часа в сутки. Мама беспокоилась:
— Алиночка, ты перенапрягаешься… Вымотаешься — сляжешь с обострением! Побереги себя, а?
— Мамуль, не переживай, всё будет хорошо, — неизменно отвечала Алина — так мягко, как только могла. — Обострений больше не будет, вот увидишь.
Однажды зимним вечером тёмно-синяя «мазда» Алины припарковалась у цветочного магазина (решив, что «ламборгини» — чистой воды пижонство и выпендрёж, Алина избавилась от него). Опираясь на дверцу, она вышла на пушистый чистый снег; с тёмного неба сыпались лёгкие, танцующие в свете уличных огней хлопья. Она с улыбкой смотрела, как стройная женщина в короткой светлой шубке и вязаном палантине запирает дверь магазина и возится с рольставнями.
— Такси подано, Валентина Алексеевна. Куда прикажете вас доставить?
Валентина немного вздрогнула от неожиданности и обернулась. Мягкая, вечерне-зимняя, уютная улыбка тронула бежево-розовые губы.
— Привет, Алин… Нет, спасибо, я на своей машине.
Снегопадное пространство между ними сократилось до минимума: Алина, неторопливо поскрипывая шагами по сахаристо искрящемуся покрывалу, подошла к Валентине. Тростью она уже не пользовалась, её походка стала твёрдой и уверенной.
— Валя, у меня к тебе серьёзный разговор. Лучше его провести за чашечкой чая или кофе в домашней обстановке.
— Алин, я… — Ресницы Валентины задрожали под лёгкими поцелуями снежинок, в глазах мерцала растерянность на грани муки. — К себе я тебя не могу пригласить, меня превратно поймут. Может, в каком-нибудь кафе поговорим?
— Лучше обсудить это без лишних ушей и лишних глаз. — Алина легонько смахнула снежинку с ресниц Валентины, и та растаяла на пальце холодной слезой. — И лучше именно у тебя. Все всё правильно поймут, я обещаю. Не бойся.
Шаг Валентины в сторону наткнулся на мягкую преграду в виде руки Алины. Заминка, замешательство, колебания — всё это промелькнуло чередой чуть заметных полу-движений, нерешительных порывов. Валентина с тоской смотрела вдаль, на мерцающие гирлянды огней, и переминалась на месте. Губы Алины не двигались, но внутри сияла нежная улыбка. Приласкать, успокоить её — вот чего ей хотелось, но она не спешила сама и не торопила Валентину.
— Валь, всё будет хорошо. Позволь мне зайти. Это важно, это очень нужно. Ничего не бойся. Ничего страшного не случится. Всё будет, как ты скажешь, как ты захочешь.
Она говорила тихо, мягко, легонько сжимая пальцы Валентины и губами почти касаясь её виска. Со всей лаской, со всей бережностью, на которую она была способна, Алина проводила Валентину к своей машине. Та ещё на мгновение замялась, перед тем как сесть.
Алина не сразу тронула машину с места, давая Валентине время освоиться и успокоиться. Медленно, постепенно, шаг за шагом: сейчас нельзя было спешить, нельзя давить. Это чудо — хрупкое, нежное, недопустимо грубо его толкать и понукать. Пусть оно само своими маленькими лапками прошагает туда, куда его приглашают. Только так.
Следующим шагом был выход из машины и пауза под светильником у подъезда. Снегопад валил вовсю, осыпая им плечи. Словно желая оттянуть неизбежное, Валентина смахнула снежинки с коротких волос Алины, облегавших голову плотно, как шапочка для бассейна.
— Тебе без шапки не холодно?..
— Сейчас уже в тепло зайдём, — улыбнулась Алина. И двинула бровью: — Зайдём ведь?
— Да, прости, что держу на пороге, — сказала Валентина, обречённо выдохнув, как перед прыжком с обрыва.
Зазвенели ключи, щёлкнул выключатель в прихожей.
— Ну, вот здесь я и живу…
Алина обводила взглядом вокруг себя, как бы лаская каждую вещь, которой касались Валины руки. Валя сидела на этом диване, поливала эти кактусы, смахивала пыль с этих книжных полок и ступала по этому ковру. Щёлкала этим пультом, переключая каналы. Читала под этим бра на стене. Работала за этим ноутбуком и грызла эти карандаши. В стаканчике у зеркала в ванной стояла только одна зубная щётка, а на крючке висело одно полотенце. Подмечая эти детали, Алина улыбалась внутренне. Валентина понимала — не могла не понимать, какими умозаключениями гостья сейчас занимается, и в её взгляде проступила щемящая беспомощность, будто её уличили в чём-то постыдном. А именно — во вранье про «любимого человека». Но Алине не хотелось насмешничать по этому поводу и беспощадно рубить правду-матку. Неуместность и непозволительность этого смыкала ей губы, только взгляд искрился ласково, понимающе и лишь самую чуточку шутливо.
— Ну вот, всё не так страшно, как ты думала.
Алина касалась дыханием лба Валентины, а та, закрыв глаза, прислонилась спиной к дверному косяку. Чувствовалась её лёгкая дрожь. Можно было бы сейчас положить руки на её талию, скользнуть ртом вдоль её бровей, ловя щекотку аккуратных волосков, потом спуститься вниз и очень мягко, очень ненавязчиво окутать лаской сначала верхнюю губку, потом нижнюю, но… Всему своё время.
— Тебе кофе или чай? — спросила Валентина севшим, как от ангины, голосом.
— Кофе, если можно. — Алине безумно хотелось её обнять, но она позволила себе только чуть-чуть подержать её за руку — почти за кончики пальцев.
Из изящной турки зажурчала тёмно-коричневая струйка ароматного напитка, наполняя небольшие белые чашки. Алина ловила взгляд, прятавшийся под вербным пушком ресниц Валентины; она сдерживала себя — улыбку, пожатие руки, объятие. Только взгляд сейчас был уместен, только дыхание и слова, самые нежные и осторожные.
— Валь… Мы с тобой уже давно знакомы. Я умею наблюдать, сопоставлять факты и делать выводы. Когда человек в паре, есть признаки. У тебя этих признаков — ноль целых ноль десятых, я это давно поняла, но не подходила ближе, чем ты была готова меня подпустить. Не надо, не объясняй и не оправдывайся, всё хорошо.
Её рука легла сверху на дрогнувшие пальцы Валентины. Несколько минут они уделили кофе, душистому и прекрасно сваренному. Эта пауза была необходима, Алина кожей чувствовала ритм дыхания Валентины, улавливала её состояние — по дрожи ресниц, по биению синей жилки под кожей. Все эти милые детали складывались в дорогой её сердцу облик любимой женщины.
— Помнишь тот случай с собакой… когда ты только глянула на неё, а она чуть не описалась от страха? Не знаю, кого я тогда больше испугалась — собаки или тебя, — проговорила наконец Валентина с медленно проступающей улыбкой на губах. — Нет, даже не этот случай, а раньше. Когда ты пришла в магазин и чуть не довела Иру до слёз.
Это был драгоценный миг — видеть её обычной, земной женщиной, охваченной растерянностью, с обнажёнными чувствами, открытыми, как книга. Переплёт, спрессованный из загадочной непроницаемости Моны Лизы, приоткрылся, и показались страницы, к которым Алина боялась не то что прикоснуться — дышать на них боялась, чтоб не помять. Валентина была у себя дома, и стены поддерживали её, дополняли её образ, и Алина любовалась его новыми гранями. Хотелось длить эти секунды раскрытия и сближения, просто дышать в сантиметре от уголка её губ, в одном ударе сердца от чего-то следующего, не менее прекрасного.
